Александр Пономарев: «художник должен выбирать пространство, адекватное своему художественному жесту…»

В июне 2022 в Музее Москвы открылась выставка Александра Пономарева «Без берегов». Сергей Чебатков побеседовал с художником о природе стихий, инженерии искусства и масштабах художественных жестов. 

Текст: Сергей Чебатков

Сейчас в Музее Москвы, в год вашего 65-летия, проходит выставка «Без берегов», где помимо новых представлено много ваших работ прошлых лет. Проект вполне можно назвать ретроспективным. Насколько имеет смысл говорить о нем, как о некоем подведении итогов?

Да, действительно, эта выставка является определенной «точкой сборки». Иногда художнику, да и вообще, любому мыслящему человеку необходимо остановиться и оглянуться назад. Недавно в Нью-Йорке вышла моя последняя книга, которая называется «Обратное плавание». Я этот термин позаимствовал у Платона, который так называл особый способ философского и творческого мышления, при котором твое сознание движется как-бы перпендикулярно твоему движению во времени. То есть, как бы парит над твоим существованием и позволяет тебе обобщать какие-то важные для тебя смыслы. 

Ветрувианский Человек, ГМИИ им. Пушкина, 2015

И ретроспективная выставка – хороший способ помочь своему сознанию в работе над такими обобщениями. Ты сам смотришь на свои работы со стороны, следишь за реакцией зрителей и размышляешь, хороший ты художник на самом деле, или не очень. Знаете, иногда художник нарисует пейзаж, например, а потом поставит его лицом к стенке и говорит: «Должен отстояться». Потому что не уверен, хорошо он его написал или нет. Шагал в свое время любил приговаривать: «Я вообще не понимаю, хорошо я делаю или плохо». И вот как раз ретроспектива может показать художнику, как он работал все эти годы. Она как Новый год или День рождения. У умных людей эти праздники не только для того, чтобы выпить, но и чтобы на мгновение остановиться и осознать свою жизнь. 

Летучий корабль, Линц, Австрия, 2018

Когда-то вы назвали себя художником-инженером. Действительно, многие ваши работы представляют собой довольно сложные с технической точки зрения конструкции. Вы по-прежнему разделяете в своем творчестве искусство и инженерию? 

Если честно, никогда этого не делал. Я всегда придерживался концепции древних греков, которые не разделяли труд художников и тех, кого сегодня можно было бы назвать инженерами. Кстати, нередко у них это были одни и те же люди. Все мои главные творческие концепции от Арктической биеннале до «Цента искусств Свободных стихий» как раз о том, что это разделение бессмысленно. 

Северный след Леонардо, Северный ледовитый океан, 1996

Любая конструкция – это система иерархических смыслов, которые можно равно применить и в технике, и в искусстве. Когда я говорил о себе, как о художнике инженере, я имел в виду проектную направленность своей деятельности. Проектная направленность предполагает несколько этапов творческой работы, первый из которых, естественно, созерцание. Когда ты начинаешь работать с каким-то объектом, ты должен изучить его, понять его онтологию. Но в отличие от просто созерцателя, художник – это все-таки деятель. Поэтому следующим этапом у меня всегда становится построения системы операций и процедур взаимодействия с этим объектом. Это может быть инсталляция, или другой арт-объект, с которым ты работаешь. Кстати, чем менее функциональным ты хочешь его сделать, тем сложнее его создавать. Обычный инженер, если он конструктор, тоже занимается творчеством, но создает исключительно утилитарные проекты для того, чтобы ими пользовались люди.  Самолет, чтобы летал, корабль, чтобы плыл. Художник-инженер создает неутилитарные объекты, чтобы осмыслить мир. 

Под Тицианом, Венеция, 2009

Ведь очень часто художник работает, в отличие от инженера, с абсолютно абстрактными вещами, типа пространства, времени, эмоций. И он должен придумать для них новые формы воплощения. И как только возникают эти формы, появляется их иерархия. То есть то, о чем я уже говорил выше. Пластическая иерархия для художника, музыкальная для композитора, смысловая иерархия речи для поэта или писателя и так далее. И в этом смысле все они инженеры. Создатели. Ведь если, например, какой-то человек скажет вам: «Какая прекрасная музыка у меня в голове. Как она звучит!», - то вам от этого, по большому счету, будет ни холодно, ни жарко. А вот если этот человек напишет свою симфонию, то он уже буде художником, инженером, создателем. 

Уроборос, плато Великих Пирамид, Гиза, 2021

В течение своего долгого творческого пути вы нередко работали с природными стихиями, будь то вода, ветер или бескрайние арктические льды. Насколько сложно создавать из них те самые художественные формы, о которых вы только что говорили?

Это очень интересная тема. Во-первых, надо отметить, что в древнегреческом языке понятие «стихия» отнюдь не подразумевало что-то беспорядочное и неуправляемое, как в русском. Термин «стойхейон» возник еще при Милетских философах и самый древний его перевод обозначает скачок, сдвиг, некий процесс, который можно охватить, а значит и облечь его в определенную форму. Кроме того, этим словом обозначали ряд букв в алфавите. То есть древние греки понимали, что любые стихии, несмотря на всю их первозданность, подчиняются жестким правилам некоего алфавита. 

Из букв алфавита мы создаем слова, из слов высказывания, с которыми как с первичными формами уже может работать художник. Для меня взаимодействие со стихиями в реальности: с воздухом, с водой, с огнем, со льдом, со стихией человеческих отношений очень важный процесс. Например, при создании моей работы «Уроборос» я обращался к древнеегипетскому богу Ра как символу победы над стихиями. Днем он сопровождал солнце, ночью плыл на своей ладье под землей вместе со змеем Мехеном, символом бесконечности, предтечей змея, кусающего свой хвост, Уробороса.  И его вечное путешествие по стихиям, это как раз и есть тот процесс, который может ухватить художник и облечь в определенную форму. На фоне египетских пирамид установленные мной замкнутые в петлю ладьи переворачиваются, и находящиеся между ними песочные часы в виде двух пирамидок постоянно сеют песок нашего человеческого личного времени. 

Вообще, плато Гиза – это то место, где все стихии сталкиваются. Земля, песок, огонь солнца, бесконечное свечение воздуха. Здесь как раз возникает тот самый незримый алфавит, о котором говорили греки.  И это очень важно. Именно поэтому «Уроборос» был установлен на панно, на котором я разместил тексты древних египтян.  Считалось, что если кто-то их прочтет, то сможет с правого берега Нила перейти на левый берег, то есть победить стихию смерти и опять возвратиться к этой жизни. 

Подводное небо, остров Хонжима, Япония, 2016

Ваша работа «Уроборос» и многие другие поражают своим масштабом и сложностью исполнения. Не проще ли было бы отдать предпочтение более камерным формам?

Каждый художник должен выбирать пространство, адекватное своему художественному жесту. Я вовсе не страдаю гигантоманией. Просто так сложилось, что в молодости я плотно столкнулся с океаном и неоднократно огибал наш земной шар. И эта бесконечность водного пространства постепенно переместилась внутрь меня, что и определило в последствии мой творческий метод и художественные предпочтения. 

У меня очень много друзей. Великолепных, замечательных, чудесных художников, которые во время работы не покидают пределов своей мастерской.  Это их пространство, где они создают свои шедевры. Мне же нужно строить подводные лодки, бороться с техническими проблемами, постоянно путешествовать. Для меня это естественно. Многие, когда смотрят на мои работы, говорят мне: «Как ты это вообще мог сделать?» Я и сам не знаю. Когда я их делал, об этом просто не думал. 

Я нахожусь в постоянном перемещении, следую за своими стихиями, и это, наверное, помогает мне сохранять свои принципы, интеллектуальную независимость, индивидуальность, не поддаваться влиянию тусовки, не иметь никаких комплексов.

В саду у волчих стай, музей Лувр, Париж

С художественной точки зрения я могу конкурировать с любой звездой современной арт-сцены. Не с точки зрения рынка, потому что у нас рынка так и не образовалось. Но когда я захожу на настоящей раскрашенной подводной лодке в Гранд-канал Венеции, и все высыпают посмотреть, что делает этот сумасшедший парень, то переплюнуть это довольно сложно. 

Первая Антарктическое биеннале, Антарктида, 2016

В 2017 году мне удалось сделать первую биеннале современного искусства в Антарктиде. 12 лет я этого добивался, и все-таки мне удалось это осуществить. В чем был пафос моего проекта? В том, что мы должны жить как живут исследователи Антарктиды и Арктики. По законам человеческой общности вне зависимости от наций, политических убеждений и прочего. Это было моим высказыванием. Кто сейчас сможет его повторить? Кто сейчас сможет привести в Антарктиду сто с лишним художников и других деятелей культуры со всего мира и призвать их работать вместе?

Формула, Арсенал, Венеция, 2011

Я думаю, чтобы быть хорошим художником, надо всю жизнь честно идти к самому себе. Надо честно смотреть внутрь. Очень часто меня спрашивают: ты работаешь для других или для себя? Конечно, для себя. Я смотрю внутрь. Марк Аврелий однажды сказал: «Задача жизни не в том, чтобы быть на стороне большинства, а в том, чтобы жить согласно с внутренними, сознаваемыми тобой законами».  И если тебе удается это реализовывать, то ты оставишь после себя как художник и новые уникальные формы, и смыслы.