Андрей Кузькин: «Я хочу оставаться живым…»

28 ноября на ЦТИ «Фабрика» завершила свою работу персональная выставка Андрея Кузькина «-ЧТО ЭТО? – ВРЕМЯНКА.» Сергей Чебатков встретился с художником и побеседовал о последнем проекте, художественных премиях и свободе художника. 

Текст: Сергей Чебатков

Андрей, во-первых, хотелось бы поздравить вас с получением премии Кандинского. В 2016 году вы уже становились ее лауреатом. В связи с этим вопрос: насколько изменилась атмосфера нынешней церемонии по сравнению с предыдущей? Что стало лучше, а что наоборот? 

В этот раз организаторы премии Кандинского понравилась мне тем, что опять стали устраивать выставки, потому что в 2016 году все происходило крайне сжато. Был только актовый зал «Ударника», в котором не имелось возможности показать работы художников нормально. На премиальных выставках, в общем, всегда так, но в тот раз были уж совсем какие-то крохи искусства. Это было тогда связано с тем, что Шалве Бреусу (основатель Премии Кандинского) государство не отдало весь кинотеатр «Ударник», из которого тот мечтал сделать центр современного искусства, поэтому тогда упор делался на то, что премия переходит на такой околонаучный формат для узкого круга людей. Все грустно говорили: «да, да» и вспоминали прежние премии, проходившие в гигантских залах прежнего ЦДХ. И то, что сегодня, пусть и не в тех масштабах, но снова вернулись к практике выставок – это очень хорошо. 

Также жалко, что премия Кандинского проходит лишь раз в два года. Понимаю, это вынужденное решение с точки зрения финансов, потому что столь масштабные мероприятия проводить каждый год мало кто может себе позволить. Но тогда надо и название «Проект года», наверное, изменить. Может быть слово «биеннале» каким-то образом использовать.

Также мне кажется не совсем правильным, что премию Кандинского вручают преимущественно за социально-политическое искусство. И очень редко за новаторство в искусстве, развитие его языка. Для меня это, конечно, плюс. Я получил премию потому, что моя работа социально-политически ориентирована, как и у всех номинантов, которые вошли в шорт-лист.  У нас работы, в принципе, об одном и том же – о неких замалчиваемых травмах прошлого, которые прорастают метастазами в современности. Но все это делалось другими художниками и раньше. А, вот, например, Рома Сакин, который мне очень нравится, у которого есть свой язык, он вряд ли когда-нибудь получит Кандинского, потому что его изыскания лежат в областях оторванного от мира супрематизма, в них нет ни капли социального… Хотя, на мой взгляд, этот художник, вполне, заслуживает премии.

Давайте перейдем к вашей выставке. «Времянка» - это что-то временное по отношению к чему?

Ни к чему. В свое время я делал такие маленькие прозрачные карточки, буквально один сантиметр на пять, на прозрачной пленке самоклейке с напечатанным вопросом «Что это?». И наклеивал их на все подряд, что видел. Меня волновал вопрос «Что это?» в самом широком понимании этого слова. Понятно, что мы можем ответить на него только в каких-то рамках, ограниченных нашим познанием. Это стол. Хорошо. Что такое стол? Стол – это то, что на четырех ногах. Такие ответы меня не удовлетворяли, потому что они были ограниченными. 

И вот в этом году мне пришел в голову ответ на этот вопрос. Это ответ – времянка. Все что угодно. Все, что нас окружает в материальном мире, в том числе и замкнутые в нашем сознании абстрактные понятия,- все это времянка. Этот ответ показался мне достаточно универсальным, поэтому вот такое название.  Постоянного ведь ничего нет. 

Ваша выставка состоит из двух частей: Одна из них представляет видеоархив ваших акций, проведенных в лесу. Расскажите, пожалуйста, в чем заключались эти акции, в чем был смысл?

Вообще, лесными акциями я занимаюсь с 2012 года. После проекта «Все впереди», где я запаял в ящики все свои вещи из прошлой жизни, я был совершенно опустошен, не знал, что делать дальше. И я отправился в лес моего детства, где с дедушкой гулял, когда был ребенком, чтобы почувствовать что-то настоящее, живое, испытать какие-то эмоции, которые я бы смог посчитать настоящими в нашем мерцающем, постоянно от чего-то отвлекающем мире. И это меня в каком-то смысле психологически, эмоционально как художника спасло. 

Первая моя акция, которая прошла 1 марта 2012 года, называлась «Манипулятор. Перемещение ценностей». Подразумевалось, что я перемещаю, ценность бытия из пространства выставок, из социальной, городской жизни куда-то в лес, что такое смещение акцентов очень важно для меня. С 2012 года я провел несколько десятков подобных акций.

В этом году в лесу моего детства было проведено три акции, а четвертая в Нагатинской пойме, недалеко от дома, где я живу. Они все объединены одним названием «Времянка» и отличались только порядковыми номерами.

Например, в акции «Времянка-1» я использовал лозунг, «Я еще жив». Он был написан на доске, которая была закреплена в виде рюкзака у меня за спиной. Я с этой доской проехал от мастерской на Фабрике, до подмосковной станции в районе Нахабино. Ехал сначала на метро, потом на электричке. После этого мы с двумя друзьями прошли 9 километров через лес до определенного места, которое мне нравится, которое хранит мои детские воспоминания, и в котором проводились до этого уже какие-то акции. Там доска была закреплена на сосну, нависшую над обрывом. 

Смысл этой акции заключался в том, что любой человек, читавший надпись за моей спиной, сам превращался в художника и мог по-своему осмыслить это мое личное высказывание. 

Вторая акция была тоже с использованием этого лозунга. Только лозунг был в виде узкого свитка метра три высотой. И надпись была написана по вертикали, немножко стилизованная, имитирующая китайские или японские свитки.  Она была повешена над речкой, ровно по центру, над утекающей вдаль водой. Причем, эта речка, Котловка, находится в черте города. Природный овраг, про который мало кто знает. Я очень люблю такие маргинализованные места, куда случайный человек не забредет. Я в таких местах тоже ощущаю себя максимально живым. Это была акция «Времянка-2». Здесь название «Времянка» символизировало то, что я еще жив, но понимаю, что это временное состояние, и призываю ценить его и чувствовать себя по-настоящему живым. Делать то, что тебе нравится, видеть что-то прекрасное в наше ужасное время. 

Ваши акции напоминают поездки за город группы «Коллективные действия.» Что вы на это скажете?

Да, действительно, в моих акциях можно найти отсылки к творчеству КД. Я очень уважительно отношусь к Андрею Викторовичу Монастырскому, и считаю во многом своим учителем.  Но мои акции, хоть и похожи, но все же отличаются от его работ. 

В чем заключается эта разница?

Разница заключается в моем понимании акций Монастырского. В них очень много заложено. Они сильно связаны с природой языка, лингвистикой, разными культурными кодами. Там очень часто присутствуют какие-то отсылки к буддизму, к западной философии, к определенным писателям, музыкантам. Мои же высказывания более личные. Они более романтические и может быть, в чем-то более понятные. Монастырский говорит: «Чем непонятнее, тем лучше». Его задача – создать некую непонятную ситуацию, непонятное произведение, и потом об этом много-много говорить. Я же хочу, чтобы даже неподготовленный зритель меня понимал, ловил вот эту первичную какую-то эмоцию. У меня все менее интеллектуальное, менее языковое. Более непосредственное, личное. Наши с КД акции похожи по форме, но несут в себе разное содержание.

Вторая часть выставки – это сотни бумажных листков в рамках, на которых зрители оставили свои автографы. Расскажите, пожалуйста, об этой части проекта. 

Здесь висит 297 рамок. Часть из них, около сотни, было заполнено до момента открытия проекта на Фабрике. Остальные были заполнены уже зрителями на открытии и в процессе работы выставки. Любому человеку предлагается написать расписку «Я еще жив», снизу указать имя и фамилию, и поставить число и подпись. И повесить на стену в имеющуюся, уже висящую рамочку в общем ряду. 

Проект родился в марте-апреле этого года. Сбор этих расписок начался в рамках выставки-акции, организованной Денисом Мустафиным на Чистопрудном бульваре, которая называлась «Выставка боли». В ней участвовало довольно много художников, в том числе и я согласился поучаствовать. В последний момент мне пришла в голову идея моей акции. Зрителям предлагалось фотографироваться с табличками «Я еще жив» или «Я еще жива.» Но условием фотографирования было написание этой самой расписки. Без расписок никого не фотографировали. Все происходило на Чистопрудном бульваре недалеко от метро «Тургеневская». При этом участниками акции стали как посетители выставки и художники, так и случайные прохожие. В том числе был сфотографирован молодой симпатичный бомж. Он взял табличку и стоял с ней минут десять. Наверное, хотел заявить о себе миру таким образом. Я даже запомнил его фамилию – Мохов, его расписка также висит здесь среди прочих.

Потом на разных мероприятиях, когда у меня было настроение, я продолжал собирать эти расписки. И был случай такой, грустный, с одной стороны, с другой стороны… На Фабрике проходили поминки по Никите Алексееву, которого я очень любил. Мы лично с ним были, конечно, знакомы, но не общались, не были близки. Но я очень уважал его. Для меня его уход, конечно, стал большой травмой, горем. Я зашел на поминальную трапезу, и, пропустив пару рюмок, расслабившись, предложил, не знаю, уместный с одной стороны, с другой стоны неуместный, может быть, жест: предложил людям написать, что «Я еще жив». И тоже много расписок было собрано во время этих поминок. 

Сейчас пандемия и мы теряем друзей. Действительно, за последние месяц-два, ушло много хороших и уважаемых мной людей, таких как Виталий Пацюков, Саша Панов, Володя Чайка… И тоже совпадение: моя выставка открывалась в день похорон Саши Панова, и поминки тоже проходили в кафе здесь на Фабрике. И люди с поминок приходили сюда и оставляли расписки. 

Наблюдая за вашим творчеством, можно предположить, что некоторые проекты были для вас этапными с точки зрения творческого и духовного роста. К таким проектам я отношу «Все впереди» и «Молельщики и герои.»  Насколько значима с этой точки зрения акция «Я еще жив»?

Сложно оценивать значимость изнутри себя. Это скорее зритель будет как-то оценивать. Но я думал об этом. Когда-то я сформулировал для себя, что мой путь в искусстве и не только в искусстве, а как человека – это путь к свободе. И каждая следующая работа, она меня как бы освобождает от каких-то комплексов. И учит меня, как жить дальше.

Во время работы над «Молельщиками и героями»,  я вообще не мог жить, не мог думать о чем-то хорошем, потому, что я видел, тот ужас, который происходит сейчас, и который происходил раньше. Я чувствовал несправедливость, которая происходит с людьми, которая не произошла со мной, но может произойти в любой момент. Ты можешь оказаться в нехорошем месте в нехорошее время и всё, – ты плевок, который раздавят и не заметят. Если ты не от сильных мира сего, никто не обратит внимания на то, что тебя загнобили, убили, изнасиловали – все, что угодно.  

Мое сознание было зафиксировано на этих вещах. Я это воспринимал, как собственную вину. Но при этом у меня не было сил, чтобы заниматься правозащитной деятельностью, выходить на демонстрации. Для меня было большим стрессом, когда меня однажды забрали в «автозак.» Я тогда участвовал в акции в поддержку, Pussy Riot  или еще кого-то, не помню. 

И поэтому я как художник могу только делать собственные работы. Чтобы жить дальше, чтобы не покончить с собой, мне нужно было сделать эту работу. Мне нужно было сделать все, что я могу как художник, чтобы отдать дань памяти и обратить внимание на ту несправедливость, которая происходит сейчас. В том виде, в котором я смог. После того, как работа «Молельщики и герои» была закончена, я выдохнул. Я снова смог обращать внимание на цветочки, я не знаю, лес, еще что-то. И теперь, в этих акциях в лесу я себя ощущаю гармонично и полноценно. Может быть, там нет такого конфликта, драмы, которой от меня ждут, зная мои предыдущие работы, но мне сейчас все равно… Я хочу оставаться живым. Я хочу увидеть что-то светлое в жизни, какую-то радость.

В чем заключается та абсолютная свобода, к которой вы держите свой путь?

Про абсолютную свободу я не говорил. Мы изначально не свободны. Мы не выбирали рождаться или не рождаться. Мы не выбирали, в каком теле мы рождаемся, в какой стране, в какой культуре мы живем, нам каком языке говорим… К тому же, наша свобода ограничена другими людьми, их правами и свободами.

Так что моя свобода обязательно учитывает все эти вышеперечисленные «но.» В чем она заключается? Сложный вопрос. Наверное, в том, чтобы делать то, что считаешь действительно нужным. И, чтобы у тебя всегда была реальная возможность это делать.