Борис Кошелохов: беспредельное и невероятное

30 апреля в Музее современных искусств им.Дягилева пройдёт финисаж персональной выставки работ Бориса Кошелохова (1942-2021) – лидера ленинградского художественного андеграунда. Его творческий путь соткан из удивительных поворотов: от осознания себя художником в тридцать три года до участия в 38-й Венецианской биеннале, создания подлинного духа ленинградского нонконформизма и необыкновенно плодотворной работы в мастерской на Пушкинской-10 и экспериментов с мультимедиа в 2010-х гг. Журналист ARTУзла Екатерина Шитова поговорила с куратором выставки Дарьей Богдановской, искусствоведом Андреем Хлобыстиным и художником Олегом Масловым о том, как жил и творил легендарный авангардист.

Текст: Екатерина Шитова

Дарья Богдановская, куратор выставки:

Мы не приурочивали выставку к какой-то конкретной дате или юбилею Бориса Кошелохова. В какой-то момент стало очевидно, что настало время показать его работы в стенах Санкт-Петербургского государственного университета в Музее современных искусств им.Дягилева.

Коллекция Музея охватывает ключевые этапы развития истории современного петербургского искусства, и представить её без имени Кошелохова невозможно. Илья Кошелохов, сын художника, предоставил работы из семейного архива, которые ранее никогда не выставлялись, и это особенно ценно для экспозиции.

Для меня творчество Бориса прежде всего связано с ощущением мощного цвета. Его живопись – это всегда удар цвета, четкость формы и резкое разграничение пространства черными или белыми линиями. На протяжении всей жизни Борис искал свой художественный язык, и в работах, представленных на выставке, чувствуется итог этих поисков. Полотна, которые можно увидеть сегодня, написаны незадолго до смерти художника. Некоторые зрители могут уловить в них одиночество или чувство оставленности, но для меня это скорее соприкосновение человека с космосом. Это экзистенциальное переживание – осознание себя как части чего-то необъятного. Во многих работах Бориса чувствуется желание соединить древнее с современным: Боб часто обращался к образам первобытного искусства, к южноамериканским статуэткам и наскальной живописи.

Андрей Хлобыстин, искусствовед, историк искусства,  член группы «Новые художники», участник клуба «НЧ/ВЧ», учёный секретарь «Новой Академии изящных искусств»:

Боб был художником титанического масштаба. Человеком, который однажды задумал картину длиной в пять километров и даже начал её писать. Это был художник, для которого творчество не имело пределов: он мог не есть неделю, чтобы закончить работу, или выйти на заснеженную крышу в лунную ночь и писать до воспаления лёгких.

Многие знают красивый дом на углу Невского и Владимирского, где находилась его мастерская. Но мало кто знает, что этот человек в знак солидарности с соседями, которых притесняли, вместе с супругой Женькой выселился и жил на лестничной площадке. Или как он тащил на себе картину два на три метра через Кировский мост в ленинградский Дом молодежи в ветер и снег. Это был настоящий упрямец, герой арт-аскезы.

О нём с уважением отзывался Тимур Новиков. Говорил, что Боб в тридцать три года внезапно проникся искусством. До этого он воспитывался в детдоме, прошёл через массу профессий, был шофёром, работал на стройке. И вдруг – искусство. В тридцать три года всё изменилось. Его первой выставочной группой стала «Летопись»: фольклор, первобытное, дикое, экзотическое искусство. На фоне увлечения Малевичем и Филоновым они были настоящими дикими экспрессионистами. Их работы неожиданно совпали с новой волной в Европе – трансавангардом, граффитизмом, немецкими «новыми дикими».

У Боба не было академического подхода. Его первые работы – это ассамбляжи, собранные из мусора, обрывков, крестов, трусов, старых рамок от детских кроватей. Он исповедовал бойсовский принцип: каждый человек – художник. И его главный лозунг был прост: фигачь. Не готовься к свободе, а будь свободным. Не жди вдохновения, а создавай прямо сейчас.

Он был учителем для многих. Когда я жил в сквоте НЧ/ВЧ, он жил там же: с панками и будущими монахами. Его окружали молодые, дикие, грубые, но он оставался для них старшим, опорой. У него не было Академии за плечами, но он был великим педагогом. Он задавал направление, и оно прорастало в людях.

До самой смерти он оставался в гуще жизни. Курил на лестнице, читал Фуко и Бодрийяра, участвовал в выставках, воспитывал сына Илюшу, собирал вокруг себя новых людей. Американцы снимали про него фильмы, галереи устраивали выставки. Где бы он ни появлялся, начинались семинары, происходили встречи, рождалась энергия.

Я хорошо помню, как впервые его увидел. Он пришёл с группой художников в наш Университет: картины были завёрнуты в скатерти и простыни, развешаны ковровой развеской. Тогда нас поразила только одна фамилия – Кошелохов. Мы спросили, кто это. Он встал и сказал: «Как объяснить слепому, что такое закат? Или как течёт река?» – и снова сел. Это был Боб. Таким он и остался в памяти. Один из тех редких людей, без которых невозможно представить культурный пейзаж Петербурга конца XX века.

Олег Маслов, художник, друг Бориса Кошелохова:

Боб – первый настоящий художник, с которым я познакомился в Ленинграде. Это было, конечно же, в «Сайгоне» – тогда все там собирались: Тимур Новиков, Курёхин, Витя Цой, Олег Григорьев... И Боб, который жил прямо напротив, в доме с вывеской «Титан» – там был кинотеатр. Когда у него выпадали свободные от сторожевой работы сутки, он приходил в кафе, пил свой восьмерной кофе и был там своим. Мы познакомились просто: я узнал, что он художник, он узнал, что я тоже, и между нами сразу установилось доверие. Он стал звать меня в гости, у него я встретил Вадима Овчинникова. Сложно сейчас восстановить детали, но помню, что с первого взгляда зацепило – его внешний вид. Он был красивый. Такой лось с бородой и длинными волосами – красавчик!

Что касается его живописи... Если говорить просто, без искусствоведческой шелухи – она о любви. К жизни, к родине, к женщине, к детям. Он всю жизнь изобретал собственный язык, особенный, образный. Искал его в граффити, в петроглифах, в древних символах. Это не описательный язык, а образный – такой, каким пользовались люди до появления букв, когда нужно было передать не событие, а ощущение, состояние.

У него был колоссальный интерес к семиотике, к филологии, он обожал словари – такие, о которых я даже и не слышал. Словари занимали у него всю библиотеку. Он все пропускал через себя – и европейскую группу Cobra, и американских граффитистов, и весь актуальный контекст. А потом собирал из этого свой визуальный синтаксис. Это не похоже на описательную живопись вроде «Опять двойка» Решетникова – там всё про конкретику, про рассказ. А у Боба – образы. Они живут своей жизнью, радуют глаз, не утомляют. Его картины украшают бытие.

В детстве Боб прошёл через сиротство и детдом. Это, безусловно, наложило свой отпечаток. Мы видим это в мотивах его работ – куклы, игрушки, машинки, пароходики… Но это не инфантилизм, а память о прошлом.

Боб был человеком максимально рациональным, реалистом. Он был очень интеллигентный, вежливый, деликатный. К детям всегда обращался на «вы», с молодежью говорил как со взрослыми – за это его обожали.

С другими художниками – и с Новой Академией, и с Тимуром – у него были добрые отношения. Его считают одним из учителей Тимура Новикова. Бывали, конечно, эстетические разногласия но на человеческие связи это не влияло.

Он не пил, не употреблял – только кофе и сигареты. Поэтому на вернисажи не особо любил ходить: вся эта ярмарка тщеславия его раздражала. Ему были ближе личные беседы, шахматы. Он любил быть в своей берлоге, что-то делать. Но при этом оставался важной фигурой ленинградской тусовки, человеком, которого знали и помнили на Невском. Он общался со всеми, но держал дистанцию. Думаю, это умение, сформированное в детстве – навык держать границу и оставаться собой.

Выставка продлится до 30 апреля 2025 года.
Место проведения выставки: Санкт-Петербург, СПбГУ, Музей современных искусств им. Дягилева, Менделеевская линия, дом 2, здание Двенадцати коллегий, второй этаж.
Расписание работы: пн-пт 10:00-17:00. Вход по билетам.
0+