Георгий Острецов: “Я себя в искусстве отношу к поколению доисторическому, но еще не ископаемому...”

Георгий Острецов начал свою творческую карьеру в начале 80-х годов прошлого века. Был участником группы «Детский сад», объединения «Новые художники». Долгое время прожил во Франции, где сотрудничал с Жаном Полем Готье, Жан-Шарлем де Кастельбажаком и другими мэтрами мировой моды. После возвращения на родину активно включился в отечественную художественную жизнь. В 2009 году Острецов представлял Россию на 53-й Венецианской биеннале, годом позже организовал сообщество художников «Вглаз.» Сегодня живет и работает в Москве. Нам удалось встретиться с мастером и поговорить об эмиграции, условиях для создания шедевров искусства и динозаврах.

Текст: Сергей Чебатков

Георгий, как вы пришли в современное искусство?

Моя мама, которая была очень серьезным искусствоведом, писала много статей. Детство у меня прошло под стук пишущей машинки. Она сначала работала в МОСХе, потом в Академии художеств. К сожалению, она слишком рано умерла: ей было всего 43 года. Мне в момент ее смерти исполнилось 13 лет. Отца я никогда не видел, но от мамы знал, что он художник. Ни о каком современном искусстве, в нашей семье речи, конечно, не было. Маминым идеалом современного свободного художника, в чем-то даже нонконформиста был Виктор Попков. Он был такой иконой для считавших себя прогрессивными членов МОСХа. Его творчество постоянно обсуждалось у нас дома, когда он трагически погиб, мама ездила на похороны. По поводу Галереи на Малой Грузинской и других мест, где собирались тогда авангардисты, она мне говорила: «Только туда не ходи. Это запрещено, и вообще, это плохой вкус» и так далее. Перед смертью мама успела записать меня в школу юных искусствоведов. Я начал туда ходить, и был крайне удивлен, узнав, что оказывается существует мир, где мои сверстники интересуются искусством, средневековой литературой и многими другими, щекочущими душу вещами, а не ножами, картами и сигаретами, как мои одноклассники в обычной средней школе. Наверное, именно тогда я понял, что я художник и для меня очень важна внешняя и внутренняя свобода. Мама умерла, я бросил школу искусствоведов и в 16 лет связался с хиппи. У меня не было на тот момент никаких ориентиров в жизни кроме стремления к свободе. И я нашел то, что искал, некую инаковость, у этих волосатых людей с бусами и в расклешенных джинсах.

Я проводил с хиппи практически все свое время: ездил автостопом, мотался по бесчисленным тусовкам. На одной из них я познакомился с Толиком Журавлевым, просто оказались рядом и разговорились. Он мне сказал: «Пойдем, я тебя отведу в одно место». И отвел в сквот «Детский Сад», где я встретился с Германом Виноградовым, Николаем Филатовым и Андреем Ройтером. Это навсегда изменило мою жизнь. Там были всякие каталоги современного западного искусства, которых я никогда не видел. Постоянно приходили художники, коллекционеры, западные культурные атташе. Я полностью забросил учебу и буквально жил той атмосферой. Познакомился с Тимуром Новиковым, Георгием Литичевским, Сергеем Африкой, Виктором Цоем и другими знаменитыми представителями тогдашней культурной тусовки. Тогда я впервые почувствовал себя настоящим художником.

Гоша Острецов, Анатолий Журавлев, Георгий Литичевский , Тимур Новиков, Ирина Вертова, Олег Котельников на фоне совместной работы. 1987

Вы хотели бы вернуться в то время?

Думаю, что нет. Я был там, когда мне было 18-19, и я все сказал, что хотел. То, что мы делали тогда, мы делали в качестве игры типа дадаизма. От переполнявшего нас в тот момент бурления жизни, на уровне откровения. Мы прекрасно понимали - то, что мы делаем – это очень важно. То есть, делая полную хрень, мы понимали, что это очень круто, и что это окажется, в конечном итоге, в музеях. И это оказалось в музеях. Внутреннее творческое чувство не обмануть. Иногда сейчас думаешь: «Вот, денег нет, надо что-нибудь для денег нарисовать». При этом понимаешь, что рисуешь – полную хрень. Тут цветочек прилепил, тут бабочку, тут что-то миленькое, тут улыбочку натянул – отлично. Все продалось, слава Богу. Но это точно не шедевр.  

Шедевры создаются на гребне откровения жизни и времени, когда время создает необходимость для того или иного искусства, поэтому шедевр, который остается знаком эпохи, знаком времени, невозможно оценить, он вне оценочной позиции. 

Гоша Острецов в парижской мастерской на фоне работ из картона Париж, 1996

Вы долгое время прожили в Париже. Как вы считаете, нужно ли сегодня русскому художнику уезжать за границу? 

Честно говоря, я уезжал во Францию не за карьерой. Я уехал, во-первых, потому что моя первая жена была француженкой, и, во-вторых, у меня там жил отец. И я хотел посмотреть, как он хотя бы выглядит. Вообще, разговор про заграницу для меня очень сложный и болезненный. У меня произошло полное крушение иллюзий, что и заставило меня впоследствии вернуться. Главная проблема нашего человека, когда он попадает на Запад, это  то, что он считает себя европейцем. Смотрит на себя в зеркало: вроде похож. На самом деле мы очень сильно отличаемся и своим воспитанием, и культурными кодами. Для западной культуры мы обычные гастарбайтеры, типа тех, которые у нас дворы метут. И уж тем более это относится к области современного искусства, которое по сути является инструментом пропаганды западных свобод в их понимании. 

Мне удалось познакомиться с известными галеристами и кутюрье. Я разговаривал лично с Готье, Кензо и многими другими. Я понял, что это не небожители, а такие же люди как мы с вами, только окутанные флером гламурного маркетинга. И они гастарбайтеров в свой мир никогда не пустят. Я как то попросил Кастельбажака помочь мне с созданием моей собственной коллекции. Видели бы вы как он начал на меня кричать. 

Но заграница, конечно, манит наших художников как некий волшебный мир. Особенно молодых.  Происходит это потому что они, как правило, еще не обладают зрелым художественным сознанием и неспособны оценить все достоинства и преимущества работы на родине. Многие вскоре после приезда превращаются в эмигрантов, а это очень опасно для творческого человека. На Западе очень засасывает бытовой комфорт. Там очень материальное сознание людей. Оно рассчитано исключительно на комфорт. Даже Рогинский еще при жизни мне рассказывал: «Мне уже трудно без чашечки кофе французского. В кафе выйти, из дома в тапочках, и тут же тебе и кофе, и хруст французской булки». Эти вещи очень быстро выключают человека из сопереживания нерва собственной культуры. Кроме того, там на самом деле очень тяжело выживать. Начинаешь считать копейки, чтобы за квартиру заплатить, за то, за се. Урезается свобода. Причем, не только в физическом смысле, но и в духовном. И когда ты уже эмигрант, ты не хочешь в этом себе сознаваться. Если ты вдруг слышишь от соотечественника: «Нет-нет, я с русскими не общаюсь». Все, значит он уже эмигрант, и на нем можно ставить крест как на творческой личности, которая уже никогда не разовьется.  Он уже включился в западную систему и стал ее рабом.

Показ Жан-Шарля Кастельбажака. Платье из латекса без рукавов в виде мобильного телефона Итинерис. Париж, 1994

Почему вам нравится работать с эстетикой комикса? 

Потому что комикс – это колоссальный мир, интегрированный в современную культуру. Это мостик между кино и живописной картиной. У комикса очень древние корни, берущие начала в христианских житиях ІІІ-IV века, где художник рассказывал целые  истории из жизни святых. В принципе, к комиксам можно отнести и египетские иероглифы. Сейчас комиксы являются одним из языков глобализма с собственной иконографией и постоянно развиваются. Мне ближе всего по духу комиксы, 60-80-х годов, созданные еще до появления компьютера. 

Потому что компьютерные – они уже с аэрографом, они уже такие все супер объемные, надутые. Там уже нет того мастерства, такого классического рисунка с ракурсами и перспективой. Это очень серьезное искусство, которое, к сожалению, у нас еще с советских времен не считается интеллектуальным продуктом. Все видят в нем в первую очередь товар массового потребления для подростков, которые не любят читать.  Но это отнюдь не умаляет его уникальных особенностей, предоставляющих широкое поле для разных творческих находок.

Жанна Агузарова в костюме и аксессуарах Гоши Острецова. На платье портрет Жанны Агузаровой.  1986

Последнее время вы много работаете с деревом. С чем это связано? 

Очень долгое время я считал, что с мы природой антагонисты, захватываем и уничтожаем ее как инопланетяне, имеющие своей целью превратить живую природу в рукотворную. Поэтому мы все закатываем в асфальт, открываем зоопарки и искусственные сады. Но потом у меня появилась дача. И вокруг этой дачи оказался лес, дикий, лес. где все гниет и рождается. И кругом деревья-монстры со своими ветками и корнями. 

Ранней весной, когда только-только снег растаял, ты идешь по этому лесу как по дну океана: кораллы, какие-то водоросли. Полное ощущение сюрреализма. Я такого раньше никогда не переживал. Приезжаешь в лес – ну, лес. Не воспринимал так близко. 

А сейчас я начинаю понимать, что природа копирует сакральную жизнь человека. Более того, она хочет быть человеком. Поэтому она очень похожа на человека. Снимаешь кору со старого дерева – там вены, жилы перекрученные, просто как человеческое тело. Это удивительное впечатление, и тактильное, и визуальное. Ощущаешь присутствие чего-то невообразимого, силы земли, духов предков, кто знает. Ты чувствуешь, как дерево стремиться перевоплотиться в человека, перейти на следующую эволюционную ступень развития. И я решил создать в своих работах такое лесное правительство, которое будет противостоять городской техногенной культуре. У меня сейчас зреет замысел выставки, где мои деревяшки будут бороться с архитектонами авангардистов начала ХХ века, раскалывать, оплетать их, создавать немыслимый симбиоз, как это делают джунгли с древними дворцами в Индонезии.

Гоша Острецов "Подарки для внука", 2021 Бумага, акрил 60 x 86 см

Еще одна из последних тем в вашем творчестве - изображения динозавров. Почему?

У меня это называется “динозавры искусства.” Я себя в искусстве отношу к поколению доисторическому, но еще не ископаемому.  Ископаемость начинается где-то после 70. Если ты дожил до 70 и перешагнул эту возрастную. границу– ты уже становишься ископаемым художником. В тебя начинают вкладывать деньги, потому что, ну сколько тебе еще осталось? Лет десять? Все в профессиональной среде это прекрасно понимают и твоя капитализация растет в геометрической прогрессии. 

А вот период после 45 и  до 70 – он хреновый. Если ты к этому моменту не успел выйти на международный рынок, ты никому не нужен. И при этом ты относительно еще здоров физически, полон творческих сил, имеешь серьезный культурный бэкграунд. Чтобы выжить ты в художественном поле превращаешься в такого мощного, агрессивного здорового динозавра, который готов всех рвать. И я внутренне ощущаю себя как раз вот таким динозавром. 

Гоша Острецов "Дино Майнкрафт-кубизм с кисточкой", 2021 Скульптура,  дерево, акрил  70х70х16

Насколько я понимаю, “Динозавры искусства” это также и название вашей выставки, которая скоро откроется в московской галерее Е.К.АртБюро. Расскажите, пожалуйста, об этом проекте. 

Это будет работа с мемом динозавра, который я буду обыгрывать в разных эстетиках: комикса, поп-арта, концептуализма, сюрреализма и других. Выставка станет таким своеобразным мультидитсплеем изображений динозавра, но не компьютерным, а базирующимся на традиционных носителях. Важную роль будут играть иронические цитаты из известных произведений искусства. Например, у меня будут отсылки к картинам Бэнкси- девочка с шариком и крыса с малярным валиком, где вместо девочки и крысы будут динозавры. 

После фильмов Спилберга образ динозавра плотно вошел в самые разные сферы нашей культуры. Мы уже не расцениваем их, как ужасных чудовищ, но видим в них персонажей из сказки. Они становятся все ближе к нам и неожиданно мы, в один прекрасный момент, сами этого не заметив, оказываемся внутри динозавра. И моя выставка в том числе и об этом. 

Гоша Острецов "В поисках пограничных тем в искусстве", 2021 Холст, акрил 170 x 120 см