Гоша Острецов: «Настоящее произведение искусства – это непредсказуемая мысль, которую можно постоянно комментировать»

В галерее a—s—t—r—a прошла выставка Гоши Острецова, участника Венецианской биеннале (2009) и создателя сообщества художников VGLAZ. На выставке художника «ГОТОВЫЙ МИР БУДУЩЕГО ОТ РОБОБЮРО» были показаны работы, произведенные в рамках программы «ColLab» мастерских Центра художественного производства «Своды» Дома культуры «ГЭС-2». Корреспондент ARTУзла Полина Красильникова побеседовала с художником о красоте и политике в современном искусстве и о том, кто выживет после апокалипсиса.   

Текст: Полина Красильникова
Фото: предоставлены галереей

Что для вас значит быть художником?

Все люди рождены художниками. В человеке изначально заложено творчество. Но кто-то боится своего творческого начала, кто-то о нём забывает. Поэтому тот человек, который стал художником, идёт своим истинным путём. Безусловно, это спорный и сложный путь. В нём есть и апостольское служение искусству, и необходимость пропагандировать, объяснять, много работать и создавать. Художник всегда подвижник, если он служит правде и создаёт художественный язык, а не занимается самотиражированием. Если художник уходит в воспроизведение копий, он уже не художник, а ремесленник. 

Почему художник всегда в оппозиции к обществу. Это какая-то самоцель?

Когда я прихожу на выставку и мне что-то не нравится, я понимаю, что должен сделать лучше. Или восторгаюсь, думая, какие приёмы позаимствовать у мастера. Этот критический взгляд делает художника современным. Он видит недостатки окружающего мира и хочет на них указать. Естественно, это звучит горделиво, даже по-снобски. Но на самом деле художник всегда работает для людей и хочет сделать мир лучше. Если бы он просто всех посылал нафиг и ничего не делал, это другое дело. А когда художник делает, то он не в оппозиции, он хочет исправить мир. Критикуя, улучшает. И делает это для людей, для их счастливой жизни. 

А людям всё равно не нравится. Как быть?

Это сейчас им не нравится. Вот я делаю работу, ставлю подпись. Значит, она мне нравится. И понравится ещё кому-то, хотя бы из моего окружения. Этого уже достаточно. Дадаисты вообще просуществовали всего четыре года. Собрались, похохотали и распались. А потом это стало чуть ли не основным направлением в современном искусстве - момент игры, ошибки, идиотизма. В любом случае картина - свидетельство о Боге. Человеку это не надо. И это нормально. В повседневной жизни у него все есть. Иррациональное не нужно. 

Как в таком случае у художника появляются деньги?

Все художники разные и каждый по-своему решает этот вопрос. Если у меня появляются деньги за какую-то работу, я их вкладываю в собственное производство. А если остаются, смотрю, нужна кому-либо помощь. Для меня вообще какое-то чудо, когда художник может существовать от продажи своих работ. Это мистическая жизнь, асоциальная, потому что всё построено на вере. Например, я работаю с галереей Syntax. Владелица галереи Эльвира Тарноградская уже 13 лет оплачивает мне мастерскую, а я ей отдаю свои произведения. У неё копится коллекция, а у меня есть большая мастерская, которую я никогда бы не смог себе позволить. Такой у нас взаимообмен. Конечно, она не продаёт столько моих работ, чтобы покрыть расходы на мастерскую. Это задел на будущее, вера в то, что это вернётся. Но в то же время это такая форма поддержки искусства. За что? Почему? Непонятно. Наверное, чтобы художник не угробил свой талант, занимаясь не своим делом. 

Может ли современное искусство быть красивым?

Прежде всего должна быть правда, то, от чего не уйдешь. Если я сделаю один в один копию Боттичелли, все скажут «ну, это копия». Скопировать красоту и сделать красоту – разные вещи. А люди не понимают этой разницы. Настоящая красота, если всё же употреблять этот термин, - свидетельство о правде, которая должна соответствовать истине и времени, в котором всё происходит. Настоящее произведение искусства раздражает зрителя, вызывает в нём дискомфорт. И только вернувшись к этому произведению позже, зритель осознает всю силу, которую несёт эта работа. Поэтому современный художник создаёт необычные, некомфортные, не совсем понятные вещи. Конечно, чтобы выжить, он может использовать слабость зрителя: если добавить ностальгию, то как правило в коммерческом смысле получится более удачная вещь. В этом случае человек видит что-то знакомое и как бы примиряется с художественным языком, с какой-то дикостью, или наоборот с новизной. Классическая подача легче воспринимается. 

Как убедить носителей капитала вкладываться в искусство?

Важно убедить вкладываться именно в актуальное искусство, чтобы они понимали идею, осознавали её недосказанность. В этом-то и есть интеллектуализация. Если бы речь шла о капитализации, это было бы уже не современное искусство и деньги оставались бы деньгами. 

В интеллектуализации есть момент озарения и счастья. Люди покупают новые смыслы, которые они раньше не знали. Это продажа воздуха, согласен. Но нужно создать идею, которая настолько бы впечатлила человека, чтобы он готов был за неё платить. Человек стремится к искусству, как к переживанию нового серьёзного смысла. В этом его развитие. А художник фиксирует момент времени во всех смыслах, поэтому искусство всё время обновляется, в отличие от философии, которая время от времени переживает кризисы. 

Вы мало говорите о своей жизни во Франции…  

Это была довольно тяжёлая, маргинальная жизнь. Поначалу мне было важно разобраться с духовными вопросами. С момента приезда я изучал иконографию, занимался резной иконой в православной традиции. В тот момент я отошёл от современного искусства. Мне было интересно, смогу ли я как художник заниматься церковным, сакральным искусством. Можно ли вообще соединить церковное искусство с современной жизнью? В современном искусстве тебе надо нести правду. А в церковном искусстве свои законы, за пределы которых нельзя выходить. У меня был духовный кризис индивидуальности и религиозного опыта. Я не мог найти учителя, который помог бы мне с этим разобраться. Во Франции всё встало на свои места. Это было время эксперимента: я занимался иконографией, потом занимался модой, одеждой. А потом я понял, что это не имеет отношения к искусству. Это была борьба с иллюзиями. 

Вы не думаете уехать, как ваши коллеги?

У меня уже был опыт эмиграции. Я понял, что лучше все невзгоды переносить здесь. Здесь я формирую культуру, а там я адаптируюсь. Там я не могу продолжать создавать русскую культуру вне контекста русской культуры. Я живу там, где могу принести больше всего пользы. 

Не захотели адаптироваться или не смогли?

Там мы всю жизнь будем адаптироваться. Мы другие, у нас другое мышление. У нас было 70 лет советской власти, которая нас изуродовала на многие поколения вперёд. Там мы совершенно чужие люди. Нам кажется, что мы свои, но это не так. Мы им интересны как русские, как одна из форм развития. Поэтому мы должны стать нужными мировой культуре. 

А может это вопрос конкуренции и чужих просто не пускают?

Безусловно, и это тоже. В первую очередь будут поддерживать своих художников. У меня был интересный опыт в Англии, где я пережил настоящий карьерный взлёт. Я понял, что англичане живут за счёт иностранного влияния. Как островитяне, они приносят себе всё самое лучшее. Поэтому они восприимчивы к другому искусству, они его видят, понимают. Там очень благодарные, умные зрители. После Франции. Я продавал в Англии свои работы. Потом из-за нашей внешней политики всё кончилось. Ещё в 2008 году. 

Искусство – форма политического шантажа? 

Искусство – продолжение политики. Трудно сказать, как это работает. Современное искусство, о котором мы говорим - инструмент пропаганды западных свобод. Любой современный художник, по сути, проводит идеи западных свобод.

Что сегодня делать художникам? Все в таком унынии…

С одной стороны, поводов для уныния много. Но здесь же и выход. Если всё пропало, надо спасать. Мой предыдущий проект «Самоцветы инакомыслия» пришёлся как раз на начало войны. Я занимался созданием идеологии некоего фантастического государства. А текущий проект «ГОТОВЫЙ МИР БУДУЩЕГО ОТ РОБОБЮРО», представленный в галерее a—s—t—r—a, о том, как возникает и как разрушается этот мрачный мир. Я рассказываю о новом мире, который появится после ядерной зимы, где выживут только дроны и роботы. Им тоже нужны будут стулья, столы, одежда. Традиция, которую они переняли у своих создателей.    

Что сейчас радует?

Всё. Жизнь, дети. Искусство – это не только делать. Видеть – тоже искусство. Белинский определял искусство как осознанное созерцание истины или мышление в образах. Создавать образы – работа художника. А осознанное созерцание истины – это зритель, человек, который осознанно потребляет истину. Счастье художника – видеть во всём прекрасное. 

Как зрителю определить, что художник создал истину?

Это задача зрителя – осознанно увидеть. В конце концов, потребитель решает, что его вдохновляет. Подготовленный зритель сразу увидит, пройдя путь свободы ощущения. Восприятие искусство – максимальный уровень свободы. Чтобы увидеть истину нужно пройти путь работы над собой, над своими установками, над собственным ханжеством, барьерами. 

Расскажите, как возникают ваши произведения

Как правило, интуитивно. Сначала возникает неосознанный импульс, какое-то откровение, побуждающие желание творить. Поэтому художник не всегда сразу понимает, что он делает. И только потом приходит осознание и анализ того, что сделано, накладывается культурная или философская повестка. Непосредственно созданная вещь не есть иллюстрация к мысли, а непредсказуемая мысль, которую можно постоянно комментировать. 

У меня есть своя интерпретация «Чёрного квадрата». Все забывают, что в черном квадрате есть белое поле. Я называю эту странную гармонию русским Инь и Янь – игра в «кто кого поглотит». Классические Инь и Янь крутятся, а в «Чёрном квадрате» выворачиваются наизнанку. Своеобразная угловатая динамика, символизирующая рождение и смерть.