Между Москвой и Петербургом: взгляд на искусство из двух столиц

Ни для кого не будет секретом, что раньше Москва и Питер были больше антагонистами друг друга, которые изо всех сил пытались выделить свою «самость». Однако в течение последних трех-четырех лет ситуация меняется. Соревнование переходит в синергию. Мы побеседовали с представителями питерской и московских сцен: с куратором Виктором Кудряшовым (Санкт-Петербург) и Евгением Горбуновым («Интурист», Москва). 

Текст: Екатерина Арруе

В августе этого года в Санкт-Петербурге должен был состояться мультидисциплинарный фестиваль современного искусства SYNTAX. Но не всем планам суждено сбываться, и жители северной столицы так и не смогли посетить фестиваль из-за его отмены. Мы поговорили с организатором  Виктором Кудряшовым, обсудили тенденции в современном искусстве и выяснили, чем европейских академический подход отличается от российского.

— Расскажи про Фестиваль SYNTAX. Он должен был в первый раз проходить?

ВК: Нет, он уже проходил в 2019 году на территории бара «Бар» в Севкабель-порт. Так как я хорошо знал Сашу Церетели, он согласился провести фестиваль в этом месте. Мы сделали очень интересную селекцию: пригласили как иностранных музыкантов, так и ребят из Москвы. Я достаточно много ездил по европейским фестивалям и, в целом, люблю разножанровую музыку. Поэтому хотелось на SYNTAX представить как можно больше новых, интересных имен. Особенно приятно наблюдать, как артисты, которые сначала не известны широкой публике, на твоих глазах развиваются и становятся популярны в определенных кругах. Так, в 2019 году на фестивале выступали итальянец Daniele Mana и Elvin Brandhi из Великобритании. В дальнейшем у Mana вышел релиз на крупном лейбле Hyperdub Records, она записала саундтрек для онлайн-платформы CTM в Берлине. На мой взгляд, CTM— один из самых интересных фестивалей на сегодняшний день. На фестивале выступают артисты, работающие в разных жанрах, но уклон больше в «интеллектуальную электронику». Мероприятие прошло в онлайн-формате из-за ковидных ограничений.

— Помимо SYNTAX, были ли ещё фестивали?

ВК: Да, после первого SYNTAX в нашей команде появились разногласия, и я решил сделать отдельный фестиваль Morpho, который проходил в «Изиче». Здесь уже был больше упор на медиаискусство. И как раз в тот момент появилась очень крутая магистратура «Art and Science» в  Институте точной механики и оптики (ИТМО). Мне понравились студенческие работы, и я взял некоторые из них на фестиваль. Интересно следить за творческим развитием участников. Например, Юля Вергазова, которая тоже была среди участников Morpho, теперь переехала в Кельн и у нее крутые персональные выставки. В своих работах она совмещает дополненную реальность и артефакты, найденные на улице. При этом в работах также читается социальный вектор— Юля поднимает важные вопросы о развитии общества. 

— Ты упомянул, что Юля переехала в Кёльн и многие художники, с которыми ты работал, уезжают за границу. Как думаешь, почему так происходит? У нас среда не позволяет реализовывать себя в сфере искусства?

ВК: Наоборот, у нас хорошая среда, чтобы создавать что-то. Но в то же время есть вещи, которые мешают, например, менталитет людей. Европейцы начали намного раньше приобщаться к современным формам искусства, что заметно по отношению к художнику и пониманию современного искусства в целом. В нашей стране мало людей, которые относятся к художникам с должным уважением. Что касается европейской среды, то там художников поддерживают не только морально, но и финансово. У нас, к сожалению, с этим пока есть проблемы. 

Но мне кажется, всё-таки нельзя сопоставить Европу и Россию, так как в Европе происходит коммуникация большого количества стран с разными векторами развития. Мои любимые точки в Европе— это Германия, Франция и страны Бенилюкса. Я часто ездил туда на фестивали, чтобы вдохновиться.

— Что касается Syntax 2022 (не состоявшийся), я посмотрела программу, она должна была быть достаточно разноплановой. Трудно ли было совмещать работу с людьми из разных жанров? 

ВК: Наоборот, для меня скорее сложно находиться в одной парадигме. Мне хочется как можно больше всего показать и посмотреть, а в дальнейшем посмотреть, как это будет всё вместе работать.

— Тяжело ли совмещать видение художника и куратора?

ВК: На самом деле, нет. Если у вас есть уважительный спор друг с другом, каждый из вас высказывает свою точку зрения, и человек при этом умеет слушать, в итоге можно прийти к консенсусу. В этом процессе рождается классная инсталляция, которая органично  имплементируется в пространство. Куратор получает от художника дополнительное видение. Бывают случаи, когда художник настаивает на своём, тогда я либо принимаю его аксиомы, либо просто не работаю с ним. 

— Есть ли какие-то принципы, которыми ты не можешь поступиться? О чем вы с художником точно не договоритесь?

ВК: Думаю, сейчас это военная повестка. Если отходить от этой тематики, то у меня скорее нет строгих табу. Были случаи, когда видение, предложенное художником, было действительно интересно воплощено в жизнь, даже лучше, чем я себе представлял. Есть вещи, которые не совсем меня прельщают, например, классическое искусство 80-90-х годов. В большей части работ присутствует темнота и превалирует примитивность высказывания. Опять-таки, естественно, были отдельные персонажи, которые делали интересное искусство. 

— Насколько образование в современном искусстве релевантно? Не задаёт ли оно определённые рамки, в которых нужно работать? 

ВК: Сейчас есть разное образование в современном искусстве, начиная от воркшопа, заканчивая пятилетним курсом. Конечно, учебное заведение накладывает определенный отпечаток. Но мне трудно об этом говорить, так как мое образование происходило в музеях и галереях Европы. И только через насмотренность я пришёл к тому, что мне нужно стать художником.  Сейчас я решил пойти учиться в Академию в Таллине. Европейское образование в сфере искусства не предполагает учебы как таковой. Студент развивается в выбранном направлении, а институция ему в этом всячески помогает. Сначала мне показалось это не совсем привычным, потом я втянулся в процесс.

— То есть у нас более закостенелый подход к обучению художников?

ВК: В какой-то мере, так как люди, которые идут в академию, воспринимают учебу как обузу. К сожалению, у нас мало уделяют времени развитию критического мышления. На первом курсе Академии был предмет «Group critic», в рамках которого мы смотрели и обсуждали работы друг друга. Это позволяло осознать, что делают другие, и что делаешь ты сам. Таким образом, мозг всегда находится «в движении», ты наблюдаешь за происходящим вокруг. Это позволяет быть в диалоге с собой и формировать критическую позицию.

— Если сравнивать московскую и питерскую сцену, есть ли отличительные черты каждой из них? 

ВК: Раньше, как мне кажется, между Москвой и Питером была конкуренция, а сейчас она превратилась в синергию: постоянный обмен музыкантами, эмоциями. Вечеринки «Клуба» в Питере и «Радуга» в Москве являются определяющими событиями сцен двух городов, транслируют философии Москвы и Питера.

—Возвращаясь к SYNTAX. Было ли желание расширить географию фестиваля? И если да, то где бы ты хотел его ещё организовать? 

ВК: Я хотел сделать фестиваль в Таллинне, даже провёл по этой теме ресерч. Но здесь нужно понимать— расширение географии зависит от твоих связей. Необходимо также учитывать особенности локального сегмента. Фестиваль — это не футбольный матч, который можно перенести с одной локации на другую, а у SYNTAX есть мощная опора на локальных артистов. 

Евгений Горбунов должен был быть участником фестиваля SYNTAX 2022  с проектом «Интурист». Евгений поделился своим взглядом на творчество и, конечно, планами на будущее. 

— В одном интервью ты упомянул, что светлая печаль— это твой любимый вид печали. Что это за состояние? 

ЕГ: К примеру, мы сидим и вокруг шумит листва, навевает меланхоличное настроение. С одной стороны грустно, что лето заканчивается, листва опадает, но ты знаешь— лето будет снова. Поэтому для меня светлая печаль— это печаль без грусти. Она (печаль) как приправа… Представь, что она есть в блюде, но не портит его вкус, не добавляет горечи. 

— Такое состояние способствует написанию музыки? 

ЕГ: Вполне. Хотя бывают моменты, когда нет. Вообще трудно сказать, что способствует написанию музыки, а что мешает. Здесь много зависит от того, какая задача стоит перед тобой. Иногда нужно долго сидеть одному дома, возможно даже в меланхоличном состоянии, чтобы написать что-то вдумчивое. Это процесс поиска новых гармоний. Иногда бывает, ты приходишь на концерт, играешь импров (прим. импровизация), слушаешь потом запись и понимаешь: «О, вот это новый трек!». 

— Разобрались с тем, что способствует написанию музыки. Если пойти от обратного, что мешает?

ЕГ: Мне мешает присутствие другого человека.

— А как же импровизация на концертах? Там же много людей. 

ЕГ: Это совсем другое. На концертах публика создаёт для тебя среду, которая сильно влияет на «шальное» состояние. Появляется желание сделать некую авантюру. 

— Есть ли страх, что публика негативно оценит импровизацию? 

ЕГ: Он был раньше, в детстве. Сейчас просто пришло осознание, что, когда ты играешь для людей, которые специально пришли тебя послушать, они могут тебе больше позволить. Мне прикольно сделать какую-нибудь глупость, чтобы публика сказала: «Чего?», и я сам бы не знал, что это такое. Просто захотелось и всё! 

— В беседе с Витей Кудряшовым мы пришли к мнению, что между Москвой и Питером сейчас происходит синергия. А ты чувствуешь разницу между двумя городами? 

ЕГ: Я согласен с этим. Мне кажется, Питер сейчас стал похож на Моск-ву во многом, а Москва на Питер. Москва пытается избавиться от свое-го гламурного прошлого, когда все жили статусом. В этом плане Москва очень выхолощенная. Все одеваются «как надо», а не как бог на душу положит. Помню, шёл однажды по Питеру и увидел чувака в джинсовом костюме, а под ним была суперяркая футболка с огромным принтом певицы в лучах света! (Можно представить этот стилек). Это выглядит максимально дико! Ребята в Питере меньше задумываются о том, как они выглядят. Сейчас в Москве тоже стало с этим попроще. Даже места стали выглядеть более «демократично». Также в Питере стало меньше страданий, вроде у них всё классно теперь. 

— Почему, как ты думаешь, начался процесс «единения» Москвы и Питера. 

ЕГ: Много людей ездило на работу из Москвы в Питер и наоборот. Кто-поехал на работу в стартапе в Питер, а другой приехал в Москву, потому что у него здесь любовь. Сейчас всё начало меняться, стало менее маргинальным. Раньше ты едешь в Питер и понимаешь, что возвращаешься в декаданс. А сейчас такого нет. Возможно, коренные петербуржцы скучают по нему (декадансу). 

— Есть ли у тебя места силы?

ЕГ: Мне кажется, я люблю Средиземноморье… Я бы там встретил старость. Но там не хочется заниматься творчеством. Наоборот, ты подпитываешься гедонизмом, расслабляешься. Я не верю, что можно написать музыку, когда всё спокойно. В городе есть какая-то безумная энергия, даже деструктивная. Без подключения к ней у меня ничего не получается. 

— Какими исполнителями ты вдохновляешься? 

ЕГ: В последнее время я перестал вдохновляться любимыми исполнителями. Раньше у меня была прямая взаимосвязь с тем, что я слушаю и с тем, что я делаю. А сейчас это куда-то исчезло. Я выработал несколько векторов своего творчества и каждый из них требует развития и мне интересно работать над этим. В основном, я слушаю какое-нибудь старьё или эмбиент. Могу даже музыку барокко послушать. 

— Часто ли ты переносишь события из жизни на музыку? 

ЕГ: Вообще нет. Как правило, сначала я пишу что-то, чисто интуитивно, а потом это уже находит отражение в реальности. Например, песня «Ничего не знать», которую я написал полтора года назад, была несвойственна мне. В ней сквозит экзистенциальный кризис. На тот момент, мне казалось это иронией. Мне было смешно от того, что он драматичный. После февральских событий она стала звучать уже по-другому. 

— Веришь ли ты в провидение? 

ЕГ: Даже не знаю… Но мне кажется, мы очень сильно «подключены» к реальности. И с помощью искусства мы можем рассказать себе что-то ещё не известное. 

— Бывает ли такое, что идея и конечный результат — это совсем разные вещи? 

ЕГ: Это прям классика. У меня много таких примеров. Бывает такое, что того набора средств, которым ты обладаешь, не хватает. Либо ты попробовал и понял, что получилось скучно и невыразительно. Тогда надо действовать по-другому. 

— Тебя разочаровывает, когда идея реализуется не так, как ты задумал? 

ЕГ: Когда меня это расстраивало. Но потом я понял, что невозможно всё контролировать. В «Интуристе» я по большей части делаю всё сам, но при этом стараюсь делать это легко. Вообще этот проект создавался, чтобы научиться более интуитивно ко всему подходить. Мне это помогло. 

— Над какими проектами ты сейчас работаешь? 

ЕГ: я сейчас закончил радио-спектакль. Там пять песен и пять картин. Релиз будет 16 сентября. Плюс у нас лежит «в работа» альбом, который мы записали с группой. И ещё один альбом free-jazz импровизаций, он уже совсем готов. Так что, я пока ни над чем новым не работаю, надо для начала это выпустить!