Кирилл Светляков: "Если работу выставить в непривычной для нее среде обитания, то она вовсе не раскроется, а может и умереть."

Кирилл Светляков - кандидат искусствоведения, куратор, критик, заведующий Отделом новейших течений Третьяковской галереи.Среди кураторских проектов: "Не игрушки?!" (2009, Государственная Третьяковская галерея), "Заложники пустоты" (2011, Государственная Третьяковская галерея), "Современное искусство: 1960–2000. Перезагрузка"  (2016, Государственная Третьяковская галерея).

Александра Рязанова (А.Р.): В чем заключается основная идея "Перезагрузки"?

Кирилл Светляков (К.С.): Основная идея была в том, чтобы посмотреть и переоценить всю коллекцию современного искусства в Третьяковской галерее, после того как в неё влилось собрание Леонида Талочкина. Это была первоначальная идея, но в ходе работы мы поняли, что важно также показать, что эти вещи имеют немного другой статус, нежели традиционное произведение искусства. Здесь мы имеем дело в большей степени с идеями и практиками, чем с материальными артефактами.  Например, многие художники сознательно делали  антивещь, которая обладает своими особенными качествами. Были художники, которые дематериализовали  вещь, превращая ее в слово, манипулятивный объект или действие. Так происходил процесс очеловечивания искусства. Возможно, поэтому наша экспозиция  заканчивается радикальным акционизмом, где важен именно человек, его состояние, отношение к животному или политическому животному. Наша история показывает процесс очеловечивания искусства. 

Знаете, мне часто приходится слышать упреки в отношении российского  современного искусства. Считается, что оно слишком человечно и нематериально. Мы теперь имеем дело с людьми, но не видим продукты их деятельности. Такое искусство иногда выглядит немного нелепо, потому что не нацелено на производство вещи. Конечно, в советские времена не было индустрии и механизмов производства, но важно, что не было и осознания себя как производителя искусства. Кто-то считал себя артистом, философом, в отличие от американских художников 1960-х,  которые предпочитали называть себя art-worker (работник культуры). У нас и сейчас такого нет – этой индустриализации не произошло. Хотя, вероятно, мы просто пережили это очень рано в 20е годы, и то, что художники в Европе и Америке осваивали в 60х, у нас уже было отыграно и забыто. Получается, что российская модель в чем-то догоняющая, а в чем-то опережающая. Однако, современный зритель чаще всего не подготовлен к тому, что он увидит не вещь, а жизнь.

А.Р.: Удалось ли Вам полностью выстроить линию современного российского искусства?

К.С.: Всеобщей линейной истории уже не существует, она имеет много векторов, поэтому сейчас историю принято рассказывать фрагментами. Мы рассказываем эпизоды, но значимые, с учетом того, что коллекция еще будет пополняться. Например, еще не представлен экспрессионизм 60х, Владимир Яковлев, Анатолий Зверев – важнейшие персонажи. Или «Лианозовское сообщество», где много художников . а также поэтов, очень разных.    

А.Р.: Данная экспозиция рассказывает о московском искусстве или не только?

К.С.: В основном о московском – это особенность собрания. В Питере Русский музей собирал питерских художников, конкурировать с ним трудно. У нас в коллекции есть Евгений Рухин – ленинградский художник. Так же Тимура Новикова, возможно, покажем ближе к зиме в разделе искусства 1980х годов. 

А.Р.: Какая часть произведений из коллекции Леонида Талочкина попала на выставку Перезагрузка? 

К.С.: На выставке из 250 работ 80 принадлежат коллекции Талочкина.  Многие из них специально реставрировались для экспозиции. Мы выбрали те вещи, которые бы перекликались с остальными экспонатами.

А.Р.: Если часть произведений из коллекции Талочкина, то остальные откуда? 

К.С.: Часть работ попала в Третьяковскую галерею из музея Царицыно, часть в разное время была принята в дар или закуплена ГТГ, так же очень важный источник – минкультовские закупки конца 90х – начала 2000х, когда в Третьяковке еще не было отдела новейших течений.

А.Р.: Как перекликаются эти собрания между собой? 

К.С.: Главным образом они перекликаются именами художников. Еще до возникновения отдела новейших течений, в коллекции ГТГ уже были работы Монастырского, Кабакова, арт-группы «Мухомор» и еще нескольких значимых имен, не говоря уже о шестидесятниках, которые начали приобретаться в 90е после выставки «Другое искусство».

А.Р.: Насколько мне известно, когда коллекция находилась в РГГУ, она принадлежала вдове  Талочкина. Какой теперь у нее статус? Чья это собственность? 

К.С.: Работы, которые находились в РГГУ имели статус длительного временного хранения. Теперь они принадлежат ГТГ, так как вдова Леонида Талочкина, Татьяна Вендельштейн, передала ее в дар музею. 

А.Р.: Как формировалась экспозиция? По какому принципу она построена? 

К.С.: В 2006 году, когда я пришел в Галерею, Андрей Ерофеев делал первую подобную экспозицию, поэтому я видел, как зрители на нее реагировали. Поэтому, при подготовке нынешней «Перезагрузки» я начинал не с «чистого листа», а имея уже какой-то опыт и понимание, как все должно формироваться и выглядеть.

Эта выставка имеет исторически-образовательную функцию. Как ни странно, этот период плохо известен российскому зрителю. Конечно, невозможно показать всю историю российского современного искусства – слишком обширный и разнообразный материал.Мы, в первую очередь, хотели рассказать про несколько значимых, ну или спорных эпизодов, таких как сюрреалисты и мистики 60-х годов. Это материал еще не отрефлексирован, а в коллекции Талочкина таких работ очень много. Это можно назвать историческим принципом. 

Второй принцип – экспозиционный. Это история, связанная с кабинетом для ученых занятий. Мы с архитектором Алексеем Подкидышевым  шли на определенный риск, выбрав формат экспозиции альтернативный выставочному, театрально-репрезентативному, так как он может «убить» работы, превратив их в предметы археологии.  Однако, у многих зрителей, и у меня в том числе,осталось впечатление, что в этом формате вещи неожиданно оживают.

А.Р.: Чем данный принцип отличает эту выставку от предыдущих?

К.С.: Данный принцип выстроен по направлениям и по темам. Ряд направлений повторились, потому что у нас есть хорошая коллекция оп-арта и кинетизма, это художники круга «Движение».  Зато в предыдущих выставках не было никаких сюрреалистов, мистиков, их и в постоянной экспозиции нет, - они все как раз пришли из коллекции Талочкина. Мне очень хотелось сделать раздел поэзии и письма, чтобы показать связь между концептуалистами и литературой. Была даже идея отдельной выставки, но не хотелось ждать. Раньше не было раздела советской археологии – он возник из нескольких значимых произведений. Минимализм и постживописная абстракция –тоже новые направления, которые раньше никогда не были представлены на наших выставках.

Если делать экспозиции по группировкам или сообществам, а их было много в советском и российском неофициальном искусстве, то зрителю будет не совсем ясно, чем это сообщество вообще занималось, если оно не соотносимо с каким-либо направлением. А ярко выраженных направлений в российском искусстве, которые могут создавать ориентиры для зрителя, очень мало. Поэтому может сложиться ощущение, что все это уже было на предыдущих выставках, но это вовсе не так. 

А.Р.: При создании данной выставки Вам удалось придерживаться только своей линии или у Вас был совет? 

К.С.: В основном это моя конструкция, выстроенная по опыту предыдущих, хотя в отделе мы тоже активно обсуждали. Конечно, я учитывал опыт Андрея Ерофеева, с которым мне посчастливилось работать.Еще я ориентировался на те вопросы, которые возникали у зрителя и степень его равнодушия во время предыдущих выставок, на которых вещи просто не «читались» - зрители проходили насквозь зал, и ничего их не цепляло. Мне очень приятно, когда я вижу, что кто-то останавливается и рассматривает работу, потому что перед нами стояла сложнейшая задача показать «антивыставочные» вещи, не созданные для экспонирования, поэтому наш формат «кабинета» для них на много более органичен. 

Мне интересно работать с современным искусством, потому что для каждого феномена нужно придумывать свои принципы показа. Если работу выставить в непривычной для нее среде обитания, то она вовсе не раскроется, а может и умереть. 

А.Р.: С какими сложностями Вам пришлось столкнуться при организации данной выставки?

К.С.: Несмотря на то, что разработан универсальный формат, для каждой работы потребовался свой подход. 

А.Р.: Как бы Вам хотелось пополнить коллекцию современного искусства ГТГ?

К.С.: Прежде всего работами 2000х. У нас пока есть только единичные интересные образцы. 

А.Р.: Ведете ли Вы сейчас закупочную политику?

К.С.: В этом году нет, к сожалению, мы не получили средства. Кризис, конечно, играет свою роль. Я смотрю, как Игорь Маркин устраивает аукционы, и кусаю локти. Эти вещи, конечно, могли бы быть закуплены в коллекцию ГТГ. У него есть ряд хитов, а есть ряд вещей, имеющих историческое значение, например, ранние Комар и Меламид – у нас их очень мало, как и работ Кабакова, раннего Булатова. Известен ведь ограниченный круг имен. 

А.Р.: О каком произведении Вы бы мечтали для коллекции новейших течений, если бы можно было получить совершенно любое? 

К.С.: Я бы попросил Университет Раттгерс поделиться коллекцией Нортона Доджа. Шучу!

А.Р.: Какие основные вещи Вы бы оставили в нынешнем собрании современного искусства ГТГ, если бы надо было ее сократить?

К.С.: Ой! Даже не думайте об этом. Я бы не стал отвечать на этот вопрос по той причине, что в современной культуре учитываются все контексты и значения. Давайте я лучше расскажу, что бы я еще добавил в нашу коллекцию. Я предлагал включить в коллекцию ГТГ наивное искусство, но пока такой возможности, увы, нет. А ведь это еще один контекст и очень серьезный, без которого непонятен нео-примитивизм от Ларионова до 70х-80х. Еще есть очень важный контекст – искусство ученых. Этим вообще никто не занимается. Например, математик Анатолий Фоменко делал потрясающую графику, сам иллюстрировал свои книги по математике. И он готов передать свой архив в музей, но музей, к сожалению, не готов. Мы показали эти работы на выставке «Гиперреализм», и зрители были в восторге, а музей их не принимает. Многие ученые занимались инфографикой. Это серьезнейший уникальный феномен советской оттепели. Эти работы печатались в журналах и послужили вдохновением для многих художников.

А.Р.: Уже прошло примерно полгода работы выставки. Как Вы считаете, увеличился ли интерес публики к современному искусству за это время?

К.С.: Интерес публики к современному искусству увеличивается где-то с 2006 года. В 2007 году прошла самая скандальная выставка – Соцарт, где было примерно 17.000 посетителей. Казалось, что скандалы привлекут людей, но нет, они скорее даже отпугнули публику. Это хороший пример того, что скандал не всегда способствует притоку людей. Далее аудитория увеличивалась. На выставке Пригова было уже около 50.000 посетителей. На выставке Метогеография, которая шла параллельно с выставкой Серова, - 38.000. Несомненно аудитория увеличивается. Перезагрузка раскачивается постепенно  - пик посещаемости пришёлся на июль, который сам по себе – мёртвый выставочный месяц в Москве.