Никита Чернорицкий: «В конечном итоге, весь интерес в создании работ – выйти на какой-то диалог»

1 июля в Московском музее современного искусства на Петровке 25 открылась персональная выставка Никиты Чернорицкого «Край», ставшая продолжением проекта «Метод. Грани» (2018). Кондрякова Полина встретилась с художником и побеседовала о внешних и внутренних границах эмоционального состояния, важности свободы  зрительской интерпретации и связи живописи с видео-артом. 

Текст: Полина Кондрякова 

Фото предоставлены пресс-службой ММОМА и галереей «Триумф»

Никита Чернорицкий

Расскажи про проект, как появилась его идея? 

Проект «Край» родился еще в 2020 году с начала пандемии, изначально слово «край», ставшее названием выставки, связывалось с бегством от проблем в какую-либо географическую точку. За последний год эта идея трансформировалась и стала связываться скорее с внутренним эмоциональным состоянием. На самом деле, все работы, представленные на выставке, написаны за последние три месяца и являются лишь малой частью общего проекта. 

Объединяющим элементом стал черный фон, который для меня является не олицетворением черноты и мрака, а скорее разговором про пустоту и идеей отсутствия. Здесь уже нет привязки к географии, с которой все начиналось. Важнее всего для меня было сформулировать такой язык, который бы полностью «обезличил» произведение, чтобы было непонятно когда и при каких обстоятельствах написаны эти вещи. Это изображения единичных артефактов, высвеченные моим подсознанием из бесконечного пространства, но даже мне самому они иногда не до конца понятны.Я не наделяю их каким-либо однозначным смыслом, мне важно, чтобы зритель сам начинал игру с ними, поэтому ни у одной работы нет названия. 

Я отнюдь не мыслю себя философом, который может кого-то научить, как надо жить. Напротив, мне интереснее играть в игру, давать зрителю отдельный артефакт и смотреть на его реакцию. В этом для меня заключаются сама суть этого проекта и в принципе завершающий этап создания художественного произведения. Работа завершена не в тот момент, когда я ее дописал, а когда зритель начал с ней как-то коммуницировать. 

Чем обусловлена структура выставки?  

Экспозиция занимает два зала, посвященных разности одного и того же понятия. Зал с живописью скорее про эмоциональное состояние и артефакты эмоций, которые меня наполняют последний год. Соседний зал с видео работами в большей степени про понятие «края», как географии, как некоего волшебного леса, в котором я могу и рад заблудиться. 

Что будет, если шагнуть за «край» твоих работ в эту черную пустоту, есть ли там какое то пространство? 

Лично я мыслю скорее категорией «пустоты», чем «пространства». Чернота здесь –  нечто безвременное и безграничное, где я случайно нахожу какие-то маленькие символы. Там нет ничего, кроме бесконечного скопления этих самых артефактов, на которые я натыкаюсь и приглашаю зрителя вместе с собой.

Практически все изображаемые предметы ты закрываешь сплошными драпировками, оставляя только общий силуэт, с чем это связано? 

Преимущественно это касается человеческих фигур. И в живописи, и в видео-арте я стараюсь максимально сокрыть человека, точнее  – его личностные качества. Меня не интересуют портретные черты конкретных людей, человек – лишь модель, которую я изображаю подобно складкам ткани. Такой подход позволяет минимизировать личную эмоциональную и интеллектуальную привязку к изображаемому. 

В первую очередь я стремлюсь дать возможность зрителю хотя бы умозрительно приоткрыть эту завесу и узнать кто изображен. Может быть это и есть сам зритель, а может быть мои автопортреты. Это история про объединение, я стремлюсь создать некую общую форму, которую каждый наполняет личным содержанием в зависимости от собственных переживаний и эмоций.

Весь первый зал проникнут евангельски-религиозными символами, здесь и крест, и терновый венец из колючей проволоки, и довольно скорбные фигуры, а вход на выставку указывает многоконечная звезда. Эта линия подразумевалась изначально?  

Честно, это не было частью концепции и для меня самого стало открытием. Эти образы в последнее время меня так или иначе беспокоят, так что, результат – исключительно работа моего подсознания. Каждое полотно это не высказывание, а скорее попытка задать вопрос себе и зрителю. 

Так, крест – это образ, который вроде как всем абсолютно понятен, но на сегодняшний день он все больше скрывается под огромным количеством пластиковых воззрений, пластикового отношения, и теряется сама суть. За этим всем уже не видно реального образа, и я предлагаю зрителю попробовать вскрыть эту пластиковую оболочку, узнать что за ней.

По своему художественному языку твои работы очень фотореалистичные, разумеется, это довольно узкое определение и рамка, но все же, можно ли условно отнести их к гиперреализму, и почему была выбрана именно эта форма? 

В силу того, что я занимаюсь режиссурой и видео-артом, эти два медиума – живопись и кино для меня совершенно неразделимы. Не могу назвать себя профессиональным режиссером, скорее я художник, который снимает, и это настолько вжилось в мою практику, что я стал режиссером, который пишет. Наверное, именно из-за нежелания разделять эти практики проявился мой «гиперреализм».

Я мыслю полотна стоп-кадрами, зачастую они именно так и создаются. Рождение каждого произведения – это длительный процесс. Изначально создается реальный объект, который потом либо пишется, либо снимается. А дальше я или создаю видео-арт по живописному полотну, или наоборот: видео-арт берется за основу картины. Поэтому живопись становится фотореалистичной, а видео становится ожившей картиной. 

Как вообще пришла идея заняться видео-артом? 

В какой-то момент я понял, что мне не хватает плоскости, и хочется чуть-чуть продлить повествование. В моем случае видео-арт абсолютно вытекает из живописи. 

На представленных работах в начале каждого видео появляется лицо, закрытое маской, а потом происходит как бы разоблачение. Под одной и той же маской скрыты разные актеры, это разговор о том, что есть объект – маска, которая несет под собой множество лиц, а зритель волен выбирать, какое из них реально, а какое – нет.

Целая серия работ на выставке посвящена деревьям, какова история этого образа?

Деревья для меня всегда были отдельной и очень важной темой. В детстве я все лето проводил у дедушки с бабушкой в Литве, а потом очень долгое время не приезжал. Когда я попал туда в более зрелом возрасте, понял, что все мои детские воспоминания совершенно не сопоставимы с реальностью. 

Это история про то, «когда деревья были большими». Невероятный лес, в котором я гулял и который был безграничным, оказался небольшим участком с «тремя соснами», которые, конечно, никаким лесом не являются. Меня это так тронуло, что я создал серию «Волшебный лес», которая потом была показана в качестве самостоятельного проекта в Литве и посвящалась детскому взгляду снизу. Это очень ценный для меня проект, который постоянно существовал параллельно с «краем» и его черными фонами, и здесь эти два проекта соединились.

Собственно, работы на выставке осмысляют процесс постепенного умирания детского восприятия. В какой то момент начинаешь смотреть на деревья, и не только на них, не снизу, а прямо – в лоб. Тогда замечаешь неидеальности, видишь, как что-то  ломается, поэтому ветки здесь становятся буквально трещинами на холсте.

Тема смерти в принципе очень сильная и захватывающая для меня, она все время так или иначе возникает в работах. Смерть для меня не связана с ужасом и страхом, я лишь стараюсь ее изучить и дать зрителю какой-то инструмент, чтобы он тоже смог сформулировать свое отношение к смерти. В конечном итоге, весь интерес в создании работ – выйти на какой-то диалог.