Раненый

Текст и фото: Евгения Чернышова

«Вот и конец – успел подумать. Не вспомнил ни маму, ни папу. Просто сполз в жидкую грязь. И тихо умер», – написал в стихотворении о своем военном опыте Вадим Сидур. В Петербургском Манеже показывают большую выставку советского художника-нонконфомиста, творчество которого ставят в один ряд с Генри Муром и Альберто Джагометти.

Полушепотом

За последние три года на крупных площадках Петербурга состоялось несколько больших выставок, так или иначе раскрывающих тему войны. В апреле-июле в Русском музее прогремела выставка Василия Верещагина, под знаком Ансельма Кифера прошло лето в Эрмитаже. В начале августа в Манеже открылась выставка Вадима Сидура, скульптора тяжелых эмоций и болезненных антивоенных рефлексий.  Каждый из перечисленных художников использует в своем творчестве кардинально разную оптику, и если Киферу ближе телескопическое оснащение, позволяющее метафизически осмыслять войну как исторически неизбежную данность, то Верещагин предпочел бы минимальное искажение в линзах, чтобы достоверно показывать военные походы и народы, встречаемые на пути этих походов. «Война и мир Вадима Сидура» – это трепетный ужас при рассматривании под микроскопом истерзанной души и плоти человека, войну пережившего, но ни на секунду её не забывшего. 

На выставке, которая занимает второй этаж Манежа, представлены скульптура и графика художника. Экспозиция имеет характер скорее укромный и интимный, словно не имеющий близкой связи с громоздким «гроб-артом» художника – полуабстрактными скульптурами, созданными в 70-е из ржавых труб и фрагментов сантехники. Листы с черно-белой графикой словно витают в воздухе, небольшие скульптуры тихо смотрят с постаментов: «Война и мир»  – разговор полушепотом о самом важном и ценном. 

При жизни художник не мог выставлять свои работы на родине, тогда как за рубежом состоялось не меньше тридцати его выставок. Советская власть обвиняла художника в формализме и пацифизме, поэтому на жизнь он зарабатывал иллюстрацией и созданием надгробных памятников. При этом мастерская Сидура стала одним из интеллектуальных центров Москвы: здесь бывали писатели Василий Шукшин, Виктор Некрасов, Булат Окуджава, режиссеры Юрий Любимов и Элем Климов, знаковые персонажи зарубежной культуры: Генрих Бёлль, Тонино Гуэрра, Бенджамин Бриттен и многие другие. 

В узел

В 44-м году двадцатилетний Вадим Сидур был тяжело ранен – пуля попала в челюсть, разорвалась и, раздробив кости, и образовала на лице огромную дыру. Долгое время он провел между жизнью и смертью, и свое возвращение сам называл впоследствии  чудом воскресения. Этот жуткий опыт художника отражает скульптура «Раненый», представленная на выставке: замотанная бинтами голова, полностью скрытые под ними глаза, раскрытый рот глотает воздух, плечо без руки словно тянется неизвестным жестом к зрителю. Травма, увечье, искореженность стали мотивом творчества Сидура на всю жизнь. «Иногда мне кажется, что это было предопределено для того, чтобы я смог в конце концов создать «Памятник погибшим от насилия», «Треблинку», «Памятник погибшим от бомб», – вспоминал он. 

«Помню, я все носилась с глупой мыслью, что он попадет в тот госпиталь, где я работала. Раненный сабельным ударом, с повязкой вокруг головы. Или с простреленным плечом. Что-нибудь романтическое. Он не был ранен сабельным ударом. Его разорвало на куски», – бьются в голове слова из «Прощай, оружие!», когда разглядываешь работы Сидура. Что-нибудь романтическое. Разорвало. На куски. 

Война – не слава и не ратные подвиги, война – это боль, оторванные конечности и покалеченные судьбы. Корнем зла Вадим Сидур считал насилие, и именно поэтому в его работах нет ни капли героического пафоса. Художник не эстетизирует войну, а показывает уродливую сущность агрессии и плоды ее кровавых свершений. Завернутые в бинты безрукие персонажи, разинутые в ужасе, бездонные рты, скрюченные, завязанные в узел фигуры. Сложенный в три погибели (погибель!) пулеметчик,  застывшие в предсмертной судороге страдалицы «Бабьего Яра», хоронящие товарища в пустыне большеногие солдаты.

Мир

На фоне работ, пронизанных болью и осознанием разрушающегося мира, контраст в изображении работ «мирной» серии ощутим еще больше. И в графике, и в скульптуре – большая, сильная нежность в изображении женщин и девушек. Болезненная трепетность в изображении пар – молодых и пожилых, сплетенных, сцепившихся в спасительных объятиях, тех объятиях, что ограждают от агрессии и грубости окружающего мира. Но боль и предчувствие не покидают ни автора, ни его произведения – даже в самой жизнерадостной работе заметны нотки неисчезающего ужаса во взгляде или поломанном силуэте персонажей. Мучают предчувствия, не отпускают воспоминания.

Лаконизм и экспрессивность работ Сидура связывают его высказывания с молитвами – боль, отчаяние, надежда и просьбы о милосердии. Сидур мечтал создать особый мир и надеялся, что его «дети», как он называл свои работы, смогут этот мир украсить и преобразить. Трогательные и немногословные образы, пронизанные наготой чувств, – это и есть надежда Сидура на то, что будущее все же изменится к лучшему. Надежда раненого на то, что, когда с него снимут бинты, наступит мир.