Елена Суховеева: "Я чувствую, что я живу абсолютно полноценной жизнью, когда всё это делаю"

Над интервью работали: Елена Бугакова, Мария Назарова

Фото предоставлены Еленой Суховеевой

Краснодарское современное искусство сегодня известно как минимум двумя молодыми арт-группами – ЗИП и  Recycle. Эти авторы уже не один год представляют родной город на выставках и премиях по всему миру. Ещё можно встретить мнение, что Краснодар – третий город современной фотографии после Москвы и Санкт-Петербурга. Но каким был путь искусства на юге России? Чтобы узнать больше о творчестве известных авторов Краснодара, мы поговорили с художником, фотографом и преподавателем Еленой Суховеевой о её значимых проектах и ключевых событиях прошлого и настоящего.

Елена Бугакова: Елена, как Вы пришли к искусству? Это был осознанный выбор?

Елена Суховеева: Я закончила Краснодарское художественное училище, потом Краснодарскую художественно-промышленную академию, но уход в современное искусство – совершенно осознанный выбор. Я родилась в семье художников и с детства была погружена в искусство. Когда училась, не могла понять, почему все сутками сидят с открытками и книгами, почему они так мучаются. Я знаю с детства все эти работы, потому что квартира была переполнена альбомами, в дом приходило много художников, но это было советское время, время традиционной реалистической живописи. Отец больше предпочитал пейзажи, много их писал и был прекрасным колористом. Мне в наследство досталось это чувство цвета.

Е.Б.: С чего начался путь к современному искусству?

Е.С.: В определённый момент, где-то к тридцати годам, уже занимаясь много живописью, я поняла: это не то, что я хочу сказать. Я начинала в 1990-е годы, когда было мало информации о мире, так что мы изобретали велосипед сами. До нас докатывались номера и приложения «Художественного журнала», а также было объединение «Фасад». Через общение с этими художниками и какие-то совместные проекты мы с моим соавтором Виктором Хмелем постепенно пришли к тому, чем стали заниматься вдвоём. Соавторами стали сразу. Тогда он был очень известным в городе фотографом, а я была художником. И мне было интересно, конечно, заниматься не чистой фотографией и не чистой живописью, а чем-то междисциплинарным. Мы преподавали в академии, и студия по вечерам была в нашем распоряжении. Уже в конце 90-х у нас состоялась первая выставка в Москве, которой я была ужасно недовольна, потому что, увидев столичное искусство, сразу поняла, что делаем не то. Мы набрали чемодан книг и занялись совершенно другими проектами. Фактически мы занимались инсталляциями и перфомансами, которые документировали. Фотография выступала медиумом. 

Из проекта SOMATIP

Е.Б.: Какой проект стал первым удачным?

Е.С.: В начале 2000-х мы, не понимая всей институциональности, пришли в Московский Дом фотографии, чтобы показать своё портфолио. Тогда хранителем была Елена Руденко, она сказала: «Ребята, вам надо к Свибловой, у вас очень хорошие работы». С Ольгой Свибловой мы успели увидеться, и она ждала нас зимой к отбору на биеннале. 

Вернулись такими воодушевлёнными, начали делать сразу два проекта. Это было результатом чтения современной философии: мне захотелось создать язык женщины. Мы всё-таки говорим на языке мужчин, а женщине отдано три категории: земля, тело и подсознание. Исходя из этого, мы выстроили двухметровый ящик, наполнили его голубой глиной с гор, сами размяли её и стали приглашать людей к нам в студию, чтобы они бессознательно делали отпечаток своего тела на разные темы. Пришло около ста человек совершенно разных возрастов и профессий. Мы сильно увлеклись этим процессом, потому что оказалось, что бессознательный жест – полная противоположность тем символам, которые есть, скажем, в литературе. Если говорить о любви, то где-то у 80% людей это поза зародыша в теле матери. У нас была и тема секса: его позу невозможно было отличить от агрессии, практически одно и то же. 

Е.Б.: Интересное наблюдение. А как назывался весь проект?

Е.С.: Мы назвали его «SOMATIP»: «сома» - тело, «тип» - отпечаток.  При помощи специального построения света мы делали отпечаток выпуклым и снимали его сверху. Каждый раз искали нужный световой эффект. Таким был первый большой проект. Было безумно интересно, хотя физически невероятно сложно, потому что люди, например, отпечатывались в ящике и входили в такое возбуждённое состояние, что бежали в душ и кричали: «Теперь я точно знаю, что я хочу отпечатать!». И за это время мы с Виктором должны были сделать негатив ящика ровным: становились на колени с двух сторон и проводили гигантской плоской палкой по двухметровой плоскости. Это было очень тяжело! 

Из проекта SOMATIP

Е.Б.: Этот проект в итоге взяли на биеннале?

Е.С.: Ольга Свиблова, увидев «SOMATIP», пришла в бешеный восторг: «Всё, ребята, я с вами заключаю контракт, мы приобретаем проект в музей». И нас выставили сразу же на биеннале, хотя мы были новичками. Так постепенно мы делали один проект за другим. После был проект «Дети», тоже своеобразный перфоманс, в котором снимались люди старше сорока. Мне даже пришлось выступить по телевидению – попросить предоставить нам игрушки и одежду пятидесятилетней давности. Дней десять ездили, собирали вещи, слушали протрясающие истории. Для съёмки сделали полутёмную студию, пригласили наших героев и предложили им выбрать одежду их детства – в советское время всё было однотипным. Дальше приходилось, как психологу и режиссёру, с каждым из портретируемых работать, чтобы привести в состояние детства, состояние абсолютной незащищённости, ведь искренний ребёнок смотрит в камеру, как в бездну. Правда, у некоторых были срывы: когда человек возвращается в детство, сталкивается там со своими травмами. 

Е.Б.: Какие этапы творчества были дальше?

Е.С.: В 2000-х годах я почувствовала, что стала уставать от людей. Захотелось делать инсталляции в ландшафте. Первой была «Золотая осень». Заброшенный посёлок нефтяников в горах обшили золотой фольгой – адская работа, конечно. У нас никогда не было волонтёров. Мы были зациклены на честности: нужно делать именно самим. Ездили два года, потому что было режимное время для съёмок – серо-чёрный декабрь без жёлтых листьев и снега. А идея была навеяна Москвой. Мы уезжали с очередного фотобиеннале. Поезд ехал по окраине столицы, я смотрела из окон и думала… Что собой представляла наша страна в 2000-х? Это умирающий советский труп, обшитый турецкой плиткой. Проект родился в поезде. «Золотая осень» – метафора времени, когда уже разваливающееся место сверху обшили искусственным золотом. Самое смешное, что мы не стали снимать эту фольгу и уехали, а вернувшись через несколько лет, узнали, что жители соседнего посёлка сложили какой-то невероятный миф. Я тогда не запомнила, но потрясло, что люди, не зная природы, тут же создают некие мифы.

Из проекта "Золотая осень"

Е.Б.: После этого вашей группе появился третий автор, так?

Е.С.: После «Золотой осени» мы взяли в группу одного из учеников, Серёжу Луценко, которому инсталляции в ландшафте тоже были близки, назвались «Хмели-Сунели». Втроём сделали следующий проект «Русская ЛИТЕРАтура». В центре города была типография «Советская Кубань». Сейчас в этом месте находится арт-центр группировки ЗИП «Типография», но когда их ещё не было, старая типография решила выкинуть все литеры. Виктор случайно увидел набитые ящики с разными шрифтами и попросил забрать. В типографии сразу поняли, что это какая-то страшно ценная вещь и предложили выкупить. Ну, нам пришлось выкупать. 

Я, помимо всего, была дизайнером книги и преподавала типографику. Одной из любимых тем была типограмма, когда из слова делается некое изображение. Решила делать его не просто из слова, а из букв. Нужен был снег, который у нас бывает три дня в году, так что всегда были наготове и ждали... Вставали каждое утро и смотрели на погоду. Снег выпал, мы сразу рванули, объездили весь край в поиске старых советских объектов, рифмующихся со шрифтами. Работали на полный износ, но за четыре дня сделали проект. Следом выпал ещё снег, и сняли проект «Не было и нет» – плакаты из литер на тему Родченко. 

Один из самых последних проектов – большой и тяжёлый – родился сам по себе, когда мы случайно набрели на окраине города на гигантское поле, где сожгли стадо коров. Чёрное выжженное поле и черепа. Сразу вспомнился Верещагин, и мы сложили эту огромную пирамиду из черепов и сняли панораму на фоне города. Когда приехали к себе в студию, то решили, что надо поехать и забрать эти черепа. 

Е.Б.: Все?

Е.С.: Все, да. Высушить и делать из них инсталляции дальше. Это было, конечно, анекдотично – они никому не были нужны кроме нас, а нам казались безумно ценными! В это время в Москве было хьюстоновское портфолио-ревю. И этот один кадр, который потом стал частью проекта «Пейзаж после битвы», всех западных кураторов вверг в восторг. Мы решили, что каждая инсталляция будет отсылкой к каким-то моментам искусства или культуры прошлого, которые так или иначе связаны с насилием или войной. Некоторые думают, что это экологический проект в защиту животных, но подоплёка здесь гораздо глубже: земля, наверное, хочет очиститься от нас, людей, чтобы мы сами себя истребили, сужая пространство своей жизни. Пейзаж после битвы с кем? Чем? Было ощущение, что земля борется за собственное очищение от нас. Проект был тяжёлым: масштабные фотографии (самая маленькая – 3 метра), необычные и по-своему страшные. 

Из проекта "Пейзаж после битвы"

Е.Б.: Расскажите ещё о проекте «Леди-Босс. Юг России». Как он создавался?

Е.С.: Это продолжение гендерной темы. Мне захотелось сделать проект о женщинах во власти, чтобы они сами делали перфоманс – создавали символ собственной власти. Но я никого не знала. Столичные кураторы говорили: «Потрясающая идея, но никто не согласится». Виктор считает, я действую на людей, как удав на кроликов: если чего-то хочу, то все соглашаются. Я взяла справочник власти, стала искать женщин и просто звонить. Это была какая-то магия: у них шли совещания, но вдруг они отлучались на полтора часа и начинали говорить о чём-то личном. Я позвонила 26-ти женщинам, 25 согласились. 

Мы снимали в Краснодаре и в Ростове. Меня в них поражало, что они были абсолютно лишены депрессии. Одна из женщин, директор «Ростсельмаш», захотела сняться в своём особняке. Это была копия санатория «Сочи» с гигантскими холлами и шестиметровыми хрустальными люстрами – в этом для неё власть. Она спустилась в вишнёвом длинном платье с бретелями из бриллиантов, но особенно меня поразил рассказ после съёмки: оказывается, она попала в авиакатастрофу и два месяца пролежала в гипсе. Когда ей предложили участвовать в этом проекте, она согласилась. Мы не знали и даже не ощущали подобного во время съёмки. Для этих женщин власть является каким-то энергетиком. 

Виктор сначала был уверен, что все захотят сниматься только в кабинетах, но нет. Одна снималась на крыше здания администрации и разбрасывала листовки, другая – директор крупного выставочного центра – на дольменах с инструментами для монтажа. Была ещё декан факультета, которая изучала гендерные отношения, но снялась в позе Мэрилин Монро. Они очень много нам о себе рассказывали, никто из них изначально не думал, что власть даёт какую-то свободу и силу. Это закрыло для меня тему гендера. Идеи про освобождение женщины оказались довольно утопическими. Проект быстро уехал путешествовать на Запад, и там мы его потеряли. 

Е.Б.: А любимый проект у Вас есть?

Е.С.: Очень люблю «SOMATIP» и «Золотую осень». В них было мощное ощущение жизни, хотя каждый проект любишь по-своему. Это всегда понимание чего-то для себя, потому процесс намного интереснее выставки. Выставка – это всегда испытание, а процесс меня настолько заводит, что я чувствую, что я живу абсолютно полноценной жизнью, когда всё это делаю. Я очень камерный человек и люблю искренность, близость, а не публичность и приёмы. Момент славы – это постфактум, который надо отработать. Иногда думаю, как хорошо тому же Бэнкси!

Из проекта "Леди-босс. Юг России"

Е.Б.: Хотелось бы ещё подробнее поговорить об искусстве Краснодара. Что там происходило в 80-х, 90-х?

Е.С.: Идею исследования я обдумывала несколько лет, и сейчас мы на полную катушку этим занимаемся, снимаем интервью, прочёсываем мастерские. Как археолог, я начала с истоков, с «Фасада» – выставки 1994 года, зарождения современного искусства в Краснодаре. Мы работали с людьми, которые там выставлялись, и «раскопки» принесли потрясающую информацию. Я вдруг поняла, что откуда, и даже саму себя стала воспринимать иначе. «Фасад» – это несколько авторов: Евгений Казицын, Алан Корнаев, Ольга Ковтун, Вячеслав Толмачёв, Владимир Мигачёв, Владимир Григоращенко, Владимир Колесников и Дмитрий Кочанович. Мы с Виктором пришли в «Фасад» после первой выставки и стали частью этого сообщества. 

Е.Б.: Тогда уже были какие-то источники современного искусства?

Е.С.: Оказывается, Владимир Григоращенко ездил в Берлин в перестроечные годы. Всем казалось, что русские художники на Западе станут нужны, но у него не всё получилось, зато привёз кучу журналов и книг. Дальше приезжал из Санкт-Петербурга современный художник Андрей Рудьев, но свои работы с «Фасада» потом увёз. 

Неофициальным лидером являлся Вячеслав Толмачёв, у него были самые сильные инсталляции, перфомансы. Все работали полгода в старом полузаброшенном здании рядом с художественным музеем. «Фасад» продолжался пять дней. Существует даже фильм об этом. Это было нечто крайне искреннее, крайне свободное и внеинституциональное. Не было понятия карьеры, существовала сплочённость, а сейчас, например, отношения внутри крайне напряжённые. Единство притягивало к художникам людей со всего города. Все приходили в это здание в мастерскую Жени Казицына – место общения и новых идей. Из «Фасада» как раз выросло несколько звёзд, которые в нулевых стали выставляться в столице: Колесников, Кочанович, Мигачёв, Григоращенко и мы с Виктором. В 2007-2008 годах мы уже создали авторские школы или мастерские, и группировка ЗИП – это произведение Мигачёва, Колесникова и нас. Та же группа Recycle училась в академии, а я и Виктор там преподавали, и мы посоветовали им тогда уехать в МАРС, откуда всё началось.

Из проекта "Дети"

Е.Б.: А история, что выставку «Фасад» разгоняли, правдива?

Е.С.: «Фасад» не разгоняли. Дело в том, что там должен был кто-то находиться. Ну и выставка проходила без патроната, а директору художественного музея, которая спонсировала выставку, влетело. Первый «Фасад» закрыли, но был второй, третий уже официально на территории выставочного зала. Туда попало много традиционных реалистических художников. Если мы поняли, что этого мало, надо двигаться дальше, то остальные не захотели продолжать.

Е.Б.: Есть информация, что в начале 1990-х в Краснодаре сложились неформальные объединения “Белый дракон” и “Солнечный квадрат“. Чем они занимались?

Е.С.: «Белый дракон» был до «Фасада», туда даже входили Оля Ковтун и Вячеслав Толмачёв, но ещё присутствовали супруги Блохины, а они хорошие художники, но салонного типа, не современное искусство и не эксперимент. Они сделали разовую выставку в музее, а потом Женя Казицын получил мастерскую, где объединились экспериментальные художники. «Солнечный квадрат» – тоже лёгкая проба пера, которая сильно ни на что не повлияла.

Е.Б.: В 1989 году в Ейске Сергей Сигей и Ры Никонова организовали первую выставку мэйл-арта, в которой приняли участие более 100 художников. Вы о ней тогда слышали? 

Е.С.: Знаете, об этой выставке мы много читали, но кто были эти 100 художников – неизвестно. Часто художники делают некие провокации. Я с этим сталкивалась неоднократно. 

Е.Б.: Какие-то другие зарубежные источники, кроме журналов Владимира Григоращенко, были?

Е.С.: Недалеко от Краснодара жил художник Соснин, который стопками привозил польские журналы в мастерскую Казицына. А ещё в городской библиотеке им. А.С.Пушкина было четыре номера «Художественного Журнала». Эти вещи говорят о том, что люди что-то читали и видели. Но на «Фасаде» работали с общечеловеческими темами, новой была лишь форма. Остросоциальное искусство появилось в 2000-х, мы уже работали с тем, в чём жили.

Из проекта "Пейзаж после битвы"

Е.Б.: Мог ли как-то способствовать развитию молодых современных авторов Краснодарский институт культуры, бывшая академия?

Е.С.: Туда пришло много детей художников, например, Андрей Блохин из Recycle – сын супругов Блохиных, Стёпа и Вася Субботины из ЗИП – сыновья архитектора, который преподавал там. Вокруг института сплотилась группа ориентированных на искусство людей. Ну и среди традиционных преподавателей были мы с Виктором. Нам позволялось читать любые лекции по современному искусству. Например, моя студентка со второго курса уехала и поступила в Нью-Йорке в престижный институт фотоарта сразу на второй курс, и мне пришло письмо, что за всю историю это первая студентка из России с такой подготовкой. Мои лекции были очень популярны, ещё в 90-е я зачитывалась современной философией и «ХЖ», наталкивалась там на разные имена и мысли. Не все художники могут это читать, и в результате я стала для них переводчиком.

Е.Б.: Сейчас у Вас есть Школа новой фотографии. Почему Вы решили делиться опытом?

Е.С.: В начале 2000-х многие считали, что мы давно переехали в Москву, и на выставке в Санкт-Перетбурге ко мне подошёл кто-то из известных людей, и меня обидело, что он назвал Краснодар «чёрной дырой». Я сказала Виктору: «Будем делать школу, надо учить людей». Это было решение двигать свой город. Я учу не только современному искусству, но и современной фотографии. Та же Марго Овчаренко пришла ко мне в 17 лет. У нас создался международный фестиваль «PhotoVisa», куда приезжают мировые звёзды. 

Е.Б.: А Вам и Вашему творчеству обучение новых людей что-то даёт?

Е.С.: Творчеству не даёт ничего. Но у меня есть дар преподавать, передавать так, что люди преобразуются. Я не должна держать это в себе, и если как автор я по-своему состоялась, то этот дар тоже должен состояться. Я искренне радуюсь успехам всех учеников.

Из проекта "Русская ЛИТЕРРАтура"

Е.Б.: Что у Вас в ближайших планах?

Е.С.: Пока мы будем делать архив о современном искусстве Краснодара, потому что у меня есть доступ ко всем авторам. Поражает, с какой серьёзностью и искренностью художники готовятся к интервью, вспоминают, отдают нам старые снимки. Стоит отметить, что температура сейчас +40, а писать приходится в закрытом помещении три-четыре часа, но я не чувствую сильного дискомфорта. Весь кайф проекта поглощает эти минусы. 

Е.Б.: И в заключение интервью: есть авторы, за которыми Вы следите и с радостью посетили бы их выставку?

Е.С.: Из современных авторов я многих смотрю, но не могу сказать, что они меня сильно захватывают. Возможно, я слишком много пересмотрела. Я всегда любила Франциско Инфанте. Думаю, это продиктовано тем, что мне нравилось работать в ландшафте. И он тоже работал парой с Нонной Горюновой, никого не привлекая. Из зарубежных авторов люблю фотографа Джеффа Уолла. Помню, как-то на целый день засела с его альбомом. Меня это настолько сильно потрясло, потому что в детстве мой крёстный показывал мне редчайшие сетки золотого сечения. И у Джеффа Уолла я увидела выстроенную композицию по этим сложнейшим сеткам, которых сейчас никто не знает. Мне также интересно, как разовьётся история цифрового искусства. Эта сторона меня привлекает, думаю, как её оживить, чтобы она не стала механистичной.