Владимир Дубосарский. «Russian madness»

Партнерский материал с журналом Artdecision

Над интервью работала Ирина Верниченко

Редактор: Галина Гурова

Artузел начинает партнерство с швейцарским журналом об искусстве Artdecision. Он основан Кристен Кнупп и Ириной Верниченко, которые давно работают в сфере арт-бизнеса. Они рассказывают о новостях арт-рынка, готовящихся выставках и событиях в Швейцарии, а также Лондоне, Москве, Нью-Йорке и других крупных городах.

Владимир Дубосарский рассказал Ирине Верниченко о своей выставке в Kunstmuseum Bern  "The Revolution is Dead. Long Live the Revolution”, о живописе, понятии "красота" в современном искусстве и сотрудничестве с Александром Виноградовым. 

Ирина Верниченко: Современное искусство должно быть красивым?

Владимир Дубосарский: Это специально сделано красиво. Если мы говорим вообще о современном искусстве, оно вообще никому ничего не должно. Оно может быть красивое, может быть безобразное, может быть вообще не визуальное. Все зависит от того, что тебе хочется сказать.

Современное искусство уже давно стало шире, чем зрительно приятная картинка или даже чем некое сообщение, которое оно несет. Сегодня искусство настолько разнообразно по формам и содержанию, что эстетика – это лишь небольшая часть работы. 

Если говорить конкретно о проекте, то он был вдохновлен отечественным соцреалистическим прошлым. Это - наше прошлое, и кто сможет его отрефлексировать лучше нас? Мы жили в той реальности, и должны с ней считаться.

Если убрать коммунистическую идеологию, весь негатив, связанный с репрессиями и потерями для нашей страны, а говорить только об искусстве, то выявляется интересный феномен. Тоталитарное искусство, противопоставлявшее себя авангарду, в каком-то смысле этим самым авангардом и является, только уже следующей волны. Пока это - довольно спорный момент, так как не прошло еще достаточно времени: сами события закончились, но остались горячие воспоминания. 

Наша задача состояла в том, чтобы взять язык социалистического реализма, который нам так близок, и показать, какой колоссальной ценностью он обладает. На нем можно строить не только идеологическую пропаганду, но и говорить о близких всем нам вещах. Самое главное, что этот язык оказывается понятен очень многим и не только в России. 

И. В.: Если говорить о лингвистике – это явление можно назвать редукцией? 

В. Д.: Понятно, что мы симулировали этот язык. За эталон мы взяли Дайнеку, Пластова и других мастеров советской живописи. Скомпилировали некий «большой стиль». Этот язык не должен был говорить о реальности, его предназначением было создание нового социалистического мифа. Это напрямую связано с тем, что происходило у нас в стране - ведь все старое в итоге оказалось втоптанным в грязь, и нужно было срочно придумать новых героев, на которых людям предстояло ориентироваться. 

И. В.: Что для Вас было самым важным в сотрудничестве с Александром Виноградовым?

В. Д.: 20 лет мы работали вместе и, конечно, в совместной работе были свои плюсы. Главный – это увеличение энергии. Эффективность росла в геометрической прогрессии. Мы всегда говорили, что делаем не живопись, а картины. Это напрямую связано с нашим подходом – нам очень важна была скорость создания работ, так как мир изменился, и под него предстояло подстраиваться. Нашим форматом тогда стали большие, красивые и яркие картины. 

Красота – это один из механизмов мифа, так как он обязан быть приятнее жизни. Свои работы мы тоже подчиняли эстетическому принципу – они должны были быть максимально красивыми, завораживающими. Мы пытались совместить несовместимое: соцреализм с Голливудским шиком, с модными журналами и информационными технологиями. Важно, что мы смотрели на все события через призму юмора и старались сделать что-то веселое. 

Соцреализм - это своего рода фэнтези, не имеющее ничего общего с реальным положением вещей. Мы в каком-то смысле тоже делали неправду, создавали свое фэнтези, доводя нашу жизнь до полного абсурда. Эти картины говорят больше о времени, чем реалистические работы, выполненные с натуры – некая «неправда», ставшая на самом деле зеркалом действительности. 

Мы участвовали в проектах, которые западная пресса ласково называла «Russian madness», и с их точки зрения это - абсолютно так. Это «русское бессознательное» во многом непонятное западному зрителю. Делая намеки на наше страшное советское прошлое, мы находили большой отклик у русской аудитории, а в Европе наши работы действительно выглядели как «Russian madness».

И. В.: Как Вы считаете, художественное партнерство – это фикция? 

В. Д.: Когда мы перестали работать вместе, конечно возникли серьезные вопросы: что делать дальше? Что из этого всего было моим? Я до конца на них так и не ответил. Сейчас сам много работаю, экспериментирую. Что-то перекликается с прошлыми работами, а какие-то моменты приходится выявлять самому.

Дело не в партнерстве – оно рассыпалось из-за того, что мы с Александром потеряли общее видение. У нас всегда было «Правило вето», то есть если одному из нас что-то не нравилось, мы сразу дружно отметали эту идею. Но однажды это правило перестало работать - и мы решили, что закончилось и время совместной работы. 

Работать в одиночестве, оказывается, очень удобно. За долгие годы сотрудничества я настолько привык постоянно говорить «мы», что сейчас наслаждаюсь индивидуальными проектами и мобильностью. Это еще связано и с жизнью – теперь стало сложнее собираться, обсуждать идеи. Исчез драйв даже на уровне придумывания. Я глубоко уверен, что нужно делать только то, что нравится. Когда ты работаешь без интереса, у тебя 100% ничего не получится, а если занятие приносит удовольствие, то такая вероятность снижается до 50%.