Владимир Потапов:"История для меня – это фундамент для понимания того, что происходит сегодня"

Над интервью работали: Георгий Соколов, Анна Киященко

Изображения предоставлены Владимиром Потаповым

С 17 мая по 7 июня в Кунстхалле Росток (Германия) состоялась выставка художника Владимира Потапова «Впереди только история». На ней он представил новую серию работ, созданную под впечатлением от старой доски объявлений. Автор процарапывает поверхность картины, обнажая глубокие слои краски и создавая уникальный образ своих работ. Как признается Потапов, для него этот процесс сродни историческим раскопкам – ты никогда не знаешь, на какой пласт наткнешься и каким в итоге будет результат. Темой выставки стала исторической память, которая, по мнению художника, является предметом идеологических манипуляций и прямой фальсификации. Как мы можем говорить о чистой истории, когда история всегда была привлекательным активом для любого политического режима. Владимир отказывается от традиционных инструментов для создания изображений и использует разные вещи - нож, ножницы, иглу, резцы по дереву. Таким образом, изображение создается не путем нанесения краски, а наоборот - путем удаления. Это противопоставление традиционному методу живописи является продолжением изучения и пересмотра медиальных основ живописи. Георгий Соколов поговорил с Владимиром Потаповым об этом новом методе и исторической памяти.

Владимир Потапов

Георгий Соколов: Занимает ли выставка в Ростоке в каком-то смысле особое место в череде Ваших выставочных проектов последнего времени?

Владимир Потапов: Конечно, это важная выставка, ведь это мой первый музейный проект в Европе. До этого у меня были персональные выставки на европейских площадках, но в галерейном формате. Важно (и это нужно понимать), что все внутрироссийские расклады никого не интересуют в Европе, они никак не котируются. Можно сказать, что работа по интеграции в европейский контекст – это работа с нуля. 

На выставке я представил работы 2018 года, специально подготовленные к этому проекту.

Г.С.: Проект с подобным названием у Вас уже был. Насколько он был похож на этот?

В.П.: Да, подобную выставку я делал в 2017 в «Триумфальной арке» (как ее называют в народе) – в Главном входе Парка Горького. Тогда для своей экспозиции я смог получить архивные фото Парка – получился микс из моих работ, этих фото и самого здания. В случае с немецкой выставкой все оказалось иначе, но осталась сквозная тема: рассуждение о памяти, ее хрупкости и возможности ей манипулировать. Формально работы на обеих выставках из серии «Внутри», но фактически здесь это другие работы, так как они сделаны с важными нововведениями. Кроме этого, в Ростоке была стеклянная комната, в которой висели некоторые работы, в неё не войти – смотреть можно только через стекло. Таким образом, я создал подобие нейтральной полосы или буферной зоны, где работы предстают некой видимостью самих себя, заставляя зрителя довольствоваться примерным и приблизительным впечатлением. Для зрителя это – состояние фрустрации. На такую идею меня натолкнуло следующее оптическое наблюдение: импрессионисты работали чистым цветом, вибрация которого достигалась только при просмотре с определенного расстояния, не вблизи, иначе картина распадалась на грубые детали, и обнажался метод создания. В моем случае эта дистанция насильно отодвигает зрителя и лишает условий для разоблачения метода создания, который в серии «Внутри» является ключевым. В итоге работы предстают как ретушированное фото, по ним уже нельзя сказать, как они сделаны: что изображение процарапывается, что обнажаются глубинные слои цвета и что они взаимодействуют с верхними. Другими словами, эти работы превращаются в грубую репродукцию из учебника истории, по которой ничего сказать невозможно. Зачем я это делаю? Для меня это такие же опыты с памятью, когда официальная память выглядит грубо, купировано, плоско и примерно, а личная, например, из семейного фотоархива – шире, сложнее и богаче. 

Г.С.: Что для Вас значит тема истории?

В.П.: История для меня – это фундамент для понимания того, что происходит сегодня. То, как взаимосвязаны события в истории, как они влияют друг на друга, как они выстраивают будущее – это очень интересно. Кроме того, современные процессы имеют свои исторические первообразы-примеры. Я не хочу говорить тривиальные вещи о  том, что история повторяется, но я вижу признаки, которые указывают на возвращение. C другой стороны, история – это что-то выстроенное, приведенное в порядок согласно политическим задачам того или иного режима, тогда как память – это всегда частное проявление, часто идущее вразрез с официальной версией. Я бы сказал, что это нечто совсем, принципиально другое.  И в этом конфликт.  Память – это отражение событий в субъекте, отражение хода времени в нем.

Г.С.: Обращались ли Вы к истории прежде, до серии «Внутри»?

В.П.: Ранее у меня была серия «Unite» с портретами людей – строителей советского проекта (герои труда, учителя, врачи), которые при смене политического режима оказались социально маргинализированными. Это естественная плата за переход общества от одной экономической модели к противоположной. Но здесь история использована как свидетель того, как рушатся идеалы, которыми был переполнен советский человек, причем, идеалами гораздо более достойными, чем индивидуальное обогащение, диктуемое современным капитализмом.

Г.С.: Андрей Мизиано, описывая серию «Внутри», делает акцент на советскости той истории, которая в ней тематизируется. Согласны ли Вы с этим? Интересовал ли Вас в этой серии в первую очередь советский модус истории?

В.П.: Советскость здесь – как исторический бэкграунд, в котором я состоялся и которому я был прямым свидетелем. Если бы я родился в Индии, например, то рассуждения о памяти опирались бы на индийскую историю. Я здесь скорее заложник места своего рождения. Андрей это, разумеется, понимает.

Г.С.: В названии выставки, впрочем, всё не так однозначно: прошлое и будущее как будто перемешаны. Учитывая, что рядом с Вашей экспозицией проходила выставка Кабаковых, это смешение тем более знаменательно.

В.П.: Да, название таково, что ничего конкретного из него понять невозможно. Для меня смысл заключается в том, что память неизбежно преобразуется в продукт, который называется историей – продукт политизированный, купированный грифами «секретно», замалчиваемый и очень неудобный в своем первозданном виде. Соседство с выставкой Кабаковых, конечно же, придает совсем другое звучание выставке.   Формально советский период в наших выставках оказывается основным, но есть важное различие: Кабаковы работают с мифологией, основанной на их личном свидетельствовании советского проекта, тогда как у меня – исследование памяти и ее хрупкости на примере советского, через которое я фиксирую постсоветское. То есть предмет исследования у нас один и тот же, а цели совсем разные.  И да, зритель может увидеть в этих двух выставках много общего.

Г.С.: Кстати, как отразилось (и отразилось ли вообще) на экспозиции, на её подготовке и/или существовании такое соседство? Может быть, самопроизвольно (или, наоборот, намеренно?) возникли какие-то дополнительные смыслы?

В.П.: Это соседство оказалось очень продуктивным. Например, Эмилия Кабакова помогла выбрать работы для стеклянной комнаты, составить из них органичный триптих. Были и другие ценные советы в построении экспозиции.  Учитывая, что моя выставка проходила на первом этаже, а Кабаковых – на втором, я был как молодой музыкант на разогреве у именитой группы.

Г.С.: Связано ли Ваше обращение к теме истории – или трактовка этой темы – с поисками Кабакова или других современных российских художников?

В.П.: Мои поиски всегда самостоятельные, и, как мне кажется, у нас нет авторов, которые работали бы программно именно с памятью. Есть примеры единичных высказываний, но такого, как у меня – нет.

Г.С.: Если обратиться к истории Ваших недавних выставочных проектов, то можно заметить, что работы серии «Внутри» периодически участвуют в экспозициях, которые с темой истории не связаны, а обращены к сквозной для Вас теме исследования возможностей (существования) живописи в контексте современного искусства. В какой мере Вы в этой серии продолжаете исследовать этот вопрос?

В.П.: Действительно, серия имеет второе сквозное значение – это ревизия медиальных основ живописи и вообще ее существования в современном контексте. Метод создания этой серии следующий: поверхность работы содержит 15-17 красочных слоев, и изображение создается путем удаления, процарапывания краски. Способ я подсмотрел, когда нашел многократно перекрашенную доску объявлений. Этот метод позволяет создавать оригинальную визуальность, которой невозможно добиться привычным способом живописания. Живопись – это в первую очередь визуальное воздействие и только потом умозрительное, в виде разных комментариев и концепций.  И, разумеется, сам по себе пересмотр основ живописи – лишь повод, тогда как конечная цель – разработка собственного живописного языка и построение собственной живописной системы, которые максимально бы коррелировали с нашей современностью.

Г.С.: На первый – может быть, поверхностный – взгляд серия «Внутри» отличается от большинства Ваших прошлых серий. Она будто бы не сконцентрирована на рефлексии живописи как медиума, её материальных, иллюзионистских/антииллюзионистских основ и возможностей и так далее. Во «Внутри» живопись – в первую очередь некоторый язык, инструмент, помогающий раскрытию основного содержания. Насколько это наблюдение, на Ваш взгляд, соответствует действительности? И если так, то насколько это осознанный шаг?

В.П.: Серия «Внутри», как мне кажется, является примером глубокого взаимопроникновения  темы и живописного языка, они раскрывают друг друга особенно ярко – так достигается выразительность и визуальная, и концептуальная. Вычерпывание и выцарапывание из слоистой структуры фигуративного образа предстает здесь методом далеко не классическим, а имеющим сильное самостоятельное значение по сравнению с унифицированным «нанесением краски на холст». Это дополнительный параметр, создающий многомерность восприятия работы.  Этим данная серия во многом отличается от прежних.

Сегодня очень много примеров в живописи, когда автор меняет тему, но при этом живописной язык остается прежним, причем до грусти академическим.  

Впрочем, подобный отказ от акцентирования медиальных основ может выглядеть сам по себе как принципиальнейшее решение, как отбрасывание костыля, которым для современной живописи является постоянная саморефлексия, как бы «оправдывающая» обращение к этому «устаревшему» медиуму. Отказ от этой выставляемой на первый план рефлексии выглядит, как логическое продолжение всей Вашей стратегии.

Отказ от медиальных основ, как и отказ от любой литературности, призванной придать живописи «современность», или что-то, что компенсирует живописную несостоятельность – такое себе может позволить только по-настоящему сильная живопись. Вот над этим я и стараюсь.

Г.С.: Рассматриваете ли Вы «Внутри» как некоторую рубежную серию? Проводит ли она какие-то итоги, знаменует ли собой какое-то новое начало?

В.П.: По прошествии почти 4 лет могу сказать, что это удачная серия. В каком-то смысле она стала жирной точкой в моем представлении о том, что я делаю как современный живописец, то есть сформировался определенный фарватер, в котором я без лишних и обременительных метаний разрабатываю свой участок. Тем не менее, эта серия еще не выработана, в ней есть что развивать именно с точки зрения выразительно-пластических возможностей,  визуального живописного языка. «Внутри», как и прежние серии, будет оставаться тем, к чему я смогу обратиться при необходимости, если пойму, что возможен интересный поворот. Думаю, обогатившись опытом «Внутри», новые работы из прежних серий смогут выгодно отличаться от первых.

Г.С.: Над чем Вы работаете сейчас? В какую сторону двигаетесь?

В.П.: Сейчас я начал совершенно новую серию, ни одной работы пока нигде не показывал. Это отличное состояние, когда в течение длительного времени ты как бы блуждал наощупь в потемках, а потом нащупал, вытащил на свет, материализовал, потом отложил, и каждый день косился на эту пилотную работу, вопрошая: «Ну что ты мне скажешь? Не зря ты тут? Будем вместе работать, расти и развиваться, или вернуть тебя обратно в твое прекрасное ничто?». Есть у меня такие полуфабрикаты, с которыми я общаюсь, как с живыми. У меня на них планы, но если им эти планы не нравятся, то они возмущаются и перечат.   

А что касается серии «Внутри», то возникло странное ощущение – я уже смотрю на нее иначе, как на старого друга, к которому всегда могу обратиться, чтобы встретиться с ним где-нибудь в баре и поговорить о прошлом.