Юрий Купер: «У каждого художника существуют свои возможности...»

В Московском музее современного искусства 17 февраля 2023 года открылась выставка Юрия Леонидовича Купера под названием «Монохром». Сергей Чебатков встретился с художником и побеседовал о природе вдохновения, особенностях творчества Солженицына и здоровом цинизме.

Текст: Сергей Чебатков

На сегодняшней выставке представлены работы разных периодов вашего творчества. Какой из них, на ваш взгляд, был самым плодотворным?

На этот вопрос ответить очень сложно. В каждом периоде есть какие-то удачи и неудачи. Я сейчас был в Женеве и посмотрел на свои старые работы 90-х, 80-х годов. И если быть честным с самим собой, то мне мои последние работы нравятся намного больше. Почему? Просто ты стареешь, и уже по-другому смотришь на то, что ты делал раньше.  Когда-то я был в восторге от того, что делал, а сегодня смотрю на это спустя десятилетия и чувствую небольшое разочарование. 

Ваши работы выполнены в основном в мягких приглушенных тонах. Как вы относитесь к яркой палитре? 

У каждого художника существуют свои возможности. Одни тяготеют к яркой живописи. И большинство коллекционеров, покупателей, обывателей хотят дома иметь что-то яркое, жизнерадостное, веселое. Я же всегда тяготел и любил художников, которых бы мог назвать монохроматическими. Скажем, Джакометти, Моранди. Когда я вижу на полотне разгул чего-то яркого – это не вызывает во мне никакого эстетического наслаждения. Я и одеваться не люблю в яркое, и абсолютно безразлично отношусь к цветной фотографии и цветным фильмам. Потому что в черно-белости есть некая условность, отрешенность, которая как раз при ее созерцании наводит тебя на разные мысли. 

Может быть, тяготение к монохромности у меня связано и с моим детством, проведенном в коммунальной квартире, где все проходы были завалены пыльным барахлом, а потолки и стены не ремонтировались веками. Тогда я, конечно, не задумывался, прекрасен вокруг меня мир, или нет. Просто рос в нем. 

Очень часто журналисты, глядя на мои неяркие картины, спрашивают: «А что вы хотели сказать своими работами?». Они не понимают, что художник, который будет рассказывать, что он хотел сказать, он или жулик, или идиот. Потому что сказать в живописи можно только о себе. Кто ты? Насколько ты глупый или умный, утонченный или незатейливый. 

Еще один любимый вопрос журналистов: «Вы работаете по вдохновению?». По вдохновению работают домохозяйки, которым хочется на досуге рисовать или писать. Разве настоящий каменщик работает по вдохновению? Он просто работает. И иногда получает удовольствие от того, что кирпичи кладет.

Вы относитесь к числу тех художников, кто родился, вырос и провел значительную часть взрослой жизни в советское время. Я имею в виду таких мастеров, например, как Илья Кабаков, Оскар Рабин, Гриша Брускин. Все они так или иначе в своем творчестве обращались к советской действительности. Каково ваше отношение к этому времени?

С Кабаковым Ильей мы дружили и одно время виделись каждый день. Иногда я у него в мастерской работал. Мы сидели на разных концах его стола, и называли друг друга почему-то «Фима». Он говорил мне: «Фима, каким цветом сейчас работаю?». Я отвечал: «Синим». Он удивлялся: «Смотри, как ты точно. Как ты это угадываешь?». Я смеялся: «Потому что до этого я называл уже желтый и красный. Теперь черед синего».  

Но Кабаков и Брускин, все-таки, отличаются, на мой взгляд, от Рабина. Рабин – это больше литературное явление, он больше символист. В СССР писал на картинах газету «Правда», уехал в Париж, стал писать сыр Камамбер. Брускин и Кабаков, конечно, потоньше. Наиболее тонкий, безусловно, Илья, со своей иронией и эстетикой книжной графики. 

Что касается моего отношения к советской реальности? Это была отвратительная Москва. Убогий город. Кроме отвращения ничего это не вызывало. Но люди, да еще, когда они молодые, каким-то образом приспосабливались к этому образу жизни. Эти посиделки ежевечерние с водкой и гитарой. Поездки на вокзал за новой бутылкой водки. Убогая, конечно, жизнь, от которой хотелось уехать. Что я и сделал.

Давайте поговорим о литературном творчестве. Вашему перу принадлежит роман «Сфумато», получивший многочисленные положительные отзывы читателей и критиков. Насколько важным для вас оказался опыт литературной работы?

Книга, которую я написал, это было прежде всего желание вспомнить прошлое. По этому поводу я и пьесу написал. Еще стихи пишу. Но, я думаю, что мои стихи хуже, чем проза. 

Литература, вообще, вещь очень относительная. Я недавно случайно в интернете напал на какую-то книгу, забыл имя автора, о Солженицыне. Солженицын для него не герой, а плохой писатель.

Я решил перечитать «Ивана Денисовича» и «Раковый корпус», и обнаружил, что в более художественной прозе (это опять мое личное мнение) Солженицын в чем-то графоман. Он придумывает бесконечные метафоры типа: «У него на щеках был румянец, похожий на губную помаду». А в вот «В круге первом» он дает такое документальное историческое изложение материала, и там выглядит хорошим прозаиком. 

Много позже того, как я познакомился впервые с Солженицыным, я прочитал рассказы Шаламова. У него проза лучше, чем у Солженицына. Но это сейчас я так оцениваю. А в свое время Солженицын мне казался просто богом. 

Так же и к живописи ты относишься. Если раньше мне нравился, например, Шагал, то сейчас я абсолютно к нему равнодушен. Однажды меня пригласили в гости на обед к одному из крупнейших парижских коллекционеров и арт-дилеров Виндельштайну. Когда мы пошли пить кофе я его по наивности спросил, какие из художников ему больше всего нравится. Он улыбнулся и ответил: «Те, которые хорошо продаются». С годами приходит определенный здоровый цинизм, восторги утихают. 

Что бы вы посоветовали молодым российским художникам, которые решили сейчас сделать карьеру за рубежом?

Родится на пару десятилетий раньше. Сейчас в Европе, по крайней мере, люди перестали ходить по галереям. Все мои знакомые маршаны (арт-дилеры) утверждают это в один голос. В Париже я сотрудничал с Патриком Крамером. Он потомственный галерист, его отец работал с Пикассо. Так вот, Патрик закрывает свою галерею и будет работать дома. Я жил в районе, где находятся почти все галереи Парижа. Раньше по выходным там просто толпы ходили. Сейчас нет никого. 

Многие теперь едут делать выставки в Эмираты. Мне тоже предлагали. Я спросил: «А что мне там показывать?». «Там любят, чтобы не было людей». Я отвечаю: «Я людей и так не пишу». Мне говорят: «Хорошо бы, чтобы вы что-нибудь с арабскими буквами сделали». Ну, если бы я умирал с голоду, конечно, может я бы и согласился. А так что? Я сейчас сяду писать арабские буквы?

Заключительный традиционный вопрос о планах на будущее.

Это самый сложный вопрос, учитывая мой возраст. Сказать честно, осознанных планов у меня нет, хотя, есть много проектов еще не осуществлённых. Я сейчас больше с архитектурой работаю: достраиваю Театр киноактера, по моему проекту, скорее всего, буду делать станцию метро ЗИЛ. Работать есть над чем, и я буду надеяться, что отпущенного мне на земле времени хватит, чтобы осуществить, если не все, то, хотя бы большинство моих замыслов.