Музейные истории. Музей МАНИ

Над интервью работали Мария Назарова и Галина Гурова

Фото предоставлены Максимом Боксером, музеем МАНИ, Еленой Куприной-Ляхович

Видео: Мария Назарова

Мы совместно с баром-галереей «Перелетный кабак» продолжаем цикл интервью с основателями частных музеев: выясняем, как пришла идея создания, как им сейчас живется и с какими проблемами они сталкиваются.

Музей МАНИ – небольшой частный московский музей. Его коллекция формировалась внутри Московской концептуальной школы с 1988 года. Инициатором создания является художник Николай Панитков, а сейчас директор и  главный хранитель – Елена Куприна-Ляхович. В создании коллекции музея приняли участие практически все авторы, входящие в круг МАНИ. 

Мария Назарова: Что такое МАНИ? Как выяснилось, о нем мало известно широкой публике.

Николай Панитков: Это - Московский архив нового искусства, альманах для внутреннего пользования, выпущенный в пяти экземплярах. В прошлом веке был круг художников, литераторов и поэтов, которые занимались таким направлением как концептуализм. Их было порядка 40 человек. И для этого альманаха им предлагалось сделать работу, придумать высказывание, написать какой-то текст. Потом их труды копировались и вкладывались в отдельные конверты под именем автора. Эти конверты помещали в папку, которая и называлась «Московский Архив Нового Искусства». Так как публичных выставок тогда не существовало, это была своеобразная форма экспонирования произведений. 

Елена Куприна-Ляхович: Каким образом слово МАНИ стало обозначать круг? Мы знаем, что кроме папок существуют еще и сборники МАНИ, издания и музей…

Н. П.: Форма папок потихоньку стала себя изживать, даже не знаю почему – то ли потому что художники начали лениться, то ли потому что появилось больше выставок… Но, чтобы это дело не погибло, Андрей [Андрей Монастырский – прим. ред.] стал выпускать сборники. В них сократился круг авторов, и темы стали выбираться более узкие. Эти сборники появились где-то к концу 80-х годов прошлого века. А когда в 90-х началась невероятная свобода, мы решили сделать музей.

Е. К.-Л.: Но при этом название осталось то же – МАНИ. Слово-то стало нарицательным.

Н. П.: Да, конечно. «Мани» – это же еще и «деньги». А поскольку в Москве прошел аукцион Sotheby’s, где поучаствовали многие художники из этого круга, то слово стало действительно знаковым.

Так вот, появился музей. У меня была свободная дача, где проводились практически все акции «Коллективных действий». Там был второй этаж - по тем временам довольно большой, и боковины, где можно было организовать хранение. Естественно, мы его использовали. В то время жизнь была очень хаотичная: мастерские постоянно закрывались, кто-то куда-то переезжал, какие-то работы не покупались… Я подумал, что дареному коню в зубы не смотрят - и решил попросить у своих друзей и знакомых по несколько работ, чтобы наполнить коллекцию музея. Конечно, не все работы мне нравились, например наивная живопись, но тех же «Мухоморов» я не мог не принять. Некоторые художники нашего круга стали на тот момент уже звездами мировой величины, и я просто не позволял себе подойти и попросить их работы – например, к Эрику Булатову. К Илье Кабакову был делегирован Андрей Монастырский… Но так или иначе, практически все художники оказались в этой коллекции представлены. У меня не было задачи собрать все-все звездные работы, я хотел собрать «время». Было понятно, что происходит что-то важное по своим масштабам и последствиям, поэтому и хотелось показать здесь именно процесс.

Интерьер музея МАНИ на даче Николая Паниткова. Начало 1990-х.

Фото из архива музея МАНИ.

Е. К-Л.: Саша Данилова [Александра Данилова – прим. ред.] предложила рассматривать музей как шестую папку МАНИ, редактором которой являешься ты. 

Н. П.: Так тоже можно, да, как способ экспонирования работ, созвучный нашим возможностям на тот момент.

М. Н.: А почему именно музей?

Н. П.: В то время, по крайней мере, в нашем круге, присутствовала большая доля иронии. Мы подвергали тотальной критике все институты советского государства, потому что сами были главные и делали, что хотели: издавали журнал, создали музей… Тогда мы относились к происходящему, как к времени, когда сбываются самые не вероятные желания.

И когда к середине 90-х годов появились серьезные люди, это все убило. Сразу стала выстраиваться какая-то внешняя иерархия которая пыталась навязать свои представления, что  может быть искусством, что не может; что стоит денег, а что ничего не стоит… Появился совсем другой формат, который противоречил нашей абсолютной несерьезности и свободе самовыражения. Количество художников «авангардистов» резко увеличилось.  Не имею ничего против галерей, музеев, но деятельность музея МАНИ в  этот формат не вписалась.

Максим Боксер: Но мне кажется, время возвращается – нужно снова сходиться, шутить за завтраками, и начать собирать папку «Перелетного кабака»…

Н. П.: Был такой момент, когда Мамут [Александр Мамут, предприниматель, финансист – прим. ред] предложил помощь художникам. Я узнал об этом один из последних и сказал, что было бы хорошо организовать какой-то «сквот», где на первом этаже будет музей, а выше – наши мастерские, где можно принимать иностранных художников, обмениваться опытом. Но столкнулся с неприятием, до сих пор не могу понять почему, самих художников, поэтому проект быстро свернулся. Это была моя последняя попытка вывести МАНИ на новый уровень. Потом я предложил коллекцию ГЦСИ, но они сказали, что «такую ерунду» не собирают. - То есть пришли другие люди, которые имели свои представления о том какие институции должны управлять искусством и кем возглавляться.

М. Н.: А потом, как я понимаю, Вы передали управление музеем Елене, благодаря чему он обрел какой-то официальный статус…

Н. П.: Он всегда был частным, я это оговорил сразу в каталоге франкфуртской выставки. Музей – это обязанность. Когда начались многочисленные кураторские выставки, у меня сразу стали просить работы. И я один просто не мог уследить за всеми этими расписками, бумажками. Кто-то возвращает работы, кто-то не возвращает… Потребовалось намного более серьезное управление, хранение, отчетность.

Да и сама жизнь научила быть более предусмотрительным. Помню, в 90-х я арендовал земельный участок, и построил дом с большим подвалом. И в этот подвал перенес все работы. Через некоторое время заглянув туда - понял, что случилось страшное: все работы намокли. Оказалось, что подвал совершенно не подходит под хранение произведений искусства. После  в ЦДХ проходила выставка «Вирус Флюксус» - наверное, единственная выставка, где был практически полностью в Москве представлен музей.  Организаторы были страшно недовольны, но вариантов не было – работы я уже повесил. После выставки  некоторые работы так и не нашлись. Была среди них, например, такая - Вадима Захарова – огромный холст, свернутый в рулон. Конечно, она была не в очень хорошем состоянии, поскольку участвовала в выставке «В аду», где ее закопали в землю. Потом еще несколько клеенок Никиты Алексеева – тоже хорошие. Видимо, рабочие ЦДХ подумали, что все это – мусор, и вынесли куда-то. Вот такие были сложности. У меня не было средств и возможности полноценно хранить работы именно поэтому  пришлось привлечь на помощь профессионалов.

Вид экспозиции "MANI museum. 40 Moskauer Kunstler im Frankfurter Karmeliterkloster". 1991 г.

Фото: Игорь Макаревич

Е. К.-Л.: Я прекрасно понимаю эту ответственность. Музей нужно постоянно поддерживать, следить за всеми передвижениями, вести документацию. Это - огромный труд. Плюс ко всему дача – не лучшее место для хранения вещей, которым больше двадцати лет. 

В результате в 2004 году ситуация выглядела так: существует собрание абсолютных шедевров, которое негде хранить, которое постоянно куда-то возят, и на обслуживание которого требуются деньги. Мы начали постепенно искать того, кто мог бы отнестись к работам как к утвержденным шедеврам. Если честно, эта история уже имеет очень много ветвей, но большая часть работ сейчас входит в собрание Частного учреждения культуры «Музей МАНИ», и у коллекции - несколько владельцев. Сейчас мы пытаемся найти помещение, где можно будет эти работы постоянно показывать. На протяжении последних 15-ти лет они постоянно выезжают на выставки: мы сделали несколько экспозиций. Например, на выставке «Поле действия. Московская концептуальная школа и ее контекст» было экспонировано 80 работ, а но выставке «В поле зрения…» - около 60. Мы ведем всю документацию, реставрируем произведения, потому что во времена их создания художники не очень соблюдали технологии, к работам не относились как к шедеврам. Еще мы занимаемся институциализацией Музея – уже потрачено 5 лет на то, чтобы зарегистрировать его как частное учреждение культуры. Пока коллекция хранится на коммерческих складах, и мы ищем помещение, где могли бы разместить постоянную экспозицию. 

Был один неприятный эпизод – волей обстоятельств часть коллекции уехала в Пермь, где и сейчас находится. Зачем там коллекция московского искусства – не очень понятно. А оказалось там 4-5 важных работ…

Н. П.: Да, а еще был мой личный бумажный архив. Это - не работы, поэтому к нему относились всегда по-другому. Именно он сейчас в Пермском музее.

Е. К.-Л.: К счастью, большая часть этих документов восстановима, но не вся. Было бы здорово, кстати, определиться с терминологией, потому что, когда я говорю, что в Перми находится архивная часть, все думают, что там находятся папки МАНИ. Но папки – это моя личная собственность. Вообще в нашем с Максимом [Максим Ляхович – прим. ред.] собрании находится практически полный архив МАНИ. Нам не хватает только двух сборников. А Музеем мы управляем.

Но при этом с терминологией у нас беда: папки, сборники, архивы МАНИ…- С этим всем еще предстоит разобраться. 

Н. П.: В этом я Вам доверяю, уверен, что Вы разберетесь!

М. Б.: А к иностранным специалистам Вы не думали обращаться?

Е. К.-Л.: Нет, я принципиально считаю, что эта коллекция должна остаться в России. Мне недавно предлагали продать часть коллекции, но я отказалась. В 80-90-е годы многие работы не возвращались с зарубежных выставок, и я знаю несколько мест, где они до сих пор хранятся. Я предлагала показать, выкупить те вещи и вывести их из забвения, но нужны были вещи именно из нашего музея. На это мы пойти не можем, и вопрос не в деньгах – продав одну или две работы, мы смогли бы обеспечить на какое-то время помещение. Но я считаю, что главная миссия музея – хранение.

Фрагмент экспозиции выставки "В поле зрения. Эпизоды художественной жизни 1986-1992" в Фонде культуры "ЕКАТЕРИНА". 2015 г.

Фото: Наташа Польская

Н. П.: У частных собраний обычно очень сложная судьба – они распадаются, продаются, закладываются… Я надеялся задать вектор движения, а потом, если появятся возможности, дополнить собрание, выкупить что-то…

Е. К-Л.: Удивительно, но дополнять нечем!

Н. П.: Есть, конечно. У меня был проект ремейков – я попросил разных художников дать согласие сделать ремейк их работы. Но кто-то дал, кто-то не дал… 

Е. К.-Л.: Это - сложная институциональная работа. Я считаю, что сейчас главное – сохранить. Я горжусь тем, что мы выдержали несколько ужасных прессингов и не отдали работы. 

М. Н.: Какие сейчас главные задачи у Музея?

Е. К.-Л.: Я считаю, что самое главное сейчас – найти хорошо оборудованное хранилище. Я, конечно, шучу, когда говорю, что коллекция у нас небольшая – фактически, как у Пегги Гуггенхайм. Имея ввиду, что коллекция Пегги состоит из одних шедевров.  У меня есть концепция, как можно представлять работы одновременно оффлайн и онлайн, не вывешивая всю экспозицию. Я представляю себе небольшое публичное пространство, где можно будет знакомиться с работами определенной тематики, изучать, пользоваться архивами, при этом видеть онлайн-пространство, где тоже представлена наша коллекция. Сейчас она уже признается многими профессионалами как важное собрание, но должно еще пройти время, чтобы массовый зритель понял ее значимость, и мы могли без проблем обратиться к городским властям.

Н. П.: Я думаю, нужно побороть еще и внутреннее сопротивление. Поскольку мы живем в столице, слишком много претендентов на первое место – то же ГЦСИ, ММОМА. - Это все важные институции, с которыми мы не можем и не хотим бороться. Нам нужно двигаться по собственному пути, который позволит сохранить целостность коллекции.